Битова я хорошо знаю, люблю. Вероятно, это самое крупное явление в нашей молодой прозе. «Молодой Ленинград» я не читал, но там, кажется напечатана «Пенелопа»[373]. Я читал ее — давно, в рукописи.
Битов, как и многие молодые, огорчает меня, во-первых, безгражданственностью, во-вторых — инфантильностью. Грачева тоже знаю, хотя с книгой его не знаком.
Стихи свои Евг. Львович мне иногда читал (запомнилось «Возвращение в Ленинград», «Фотография Булла», «Господь мне дал…», еще несколько). Но у Вас, вероятно, есть и такие, которых я не знаю.
266. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву
18/VII 67.
Дорогой Алексей Иванович, пишу на Вашей восхитительной бумаге.
Я сижу на даче, помаленьку работаю, никого не вижу, а потому и очень мало знаю. Вижу иногда Ваню.
На днях, зайдя вечером к Ване и В. В.[374], наткнулась на Карпову, угощаемую чаем. Я, конечно, поздоровалась, как положено, из уважения к хозяевам — но потом 2 недели не могла себя заставить туда зайти. (Пошла только сегодня — Володина годовщина[375].) Карпова — верный пес Лесючевского, злое, мелкое, лживое существо. Относительно моего суда (по поводу «Софьи») она вела себя с утонченной подлостью, объясняя судье (на предварительной встрече), что моя повесть «клеветническая». (Она ее приняла, ею восхищалась и заключила на нее договор…) Несколько лет назад В. В. способствовала проведению Карповой в Союз, хотя та бездарна и невежественна, как пень… Ее имя здесь котируется наравне с именами Книпович и Кедриной[376].
Но В. В. продолжает с ней задушевно дружить.
Право, если бы не Ваня, с которым не могу же я расстаться на 46-м году нашей дружбы, я перестала бы туда ходить. Ведь там бывает и злодейка Книпович и казенная дура Брайнина.
В. В. — сфинкс. Ничего не поймешь в этой вялой душе. И жаль ее — она человек больной и исстрадавшийся — и зло берет. Не бережет она честь своего имени. И дома.
Больше ничего сегодня как-то не пишется.
267. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской
Võsu. 28.VII.67.
Дорогая Лидочка!
Все, что Вы пишете о Вере Васильевне, к сожалению, справедливо до последней запятой.
Совершенно то же и со мной.
Года два назад я читал ее письмо, адресованное одному молодому писателю. Там были такие слова: «Наши (такие-то, благословенные, или что-то в этом роде) тридцатые годы в тысячу раз лучше Ваших хваленых шестидесятых»…
Я уже тогда писал кому-то, что сдерживаю себя, смиряюсь, терплю все это только ради Вани, ради старой и неискоренимой любви к нему (хотя ведь и он, Лидочка, заражен в какой-то степени той же болезнью, имени которой я не могу подобрать).
268. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской
Võsu. 26.VIII.67.
Дорогая Лидочка!
Машкин день рождения мы отметили в Литве, в Каунасе, в несколько даже фантастической обстановке: в доме настоящей баронессы, эмигрантки, которая в свои 86 лет сохранила ясную голову 50-летнего человека, много читает, следит за эфиром, увлекается по телевизору футболом и в то же время на каждом шагу говорит что-нибудь вроде:
— Покойный государь совершил ошибку, когда позволил…
— Эту икону мне подарил князь Трубецкой…
В годы войны эта необыкновенная женщина и ее две дочери прятали у себя в доме, в подвале, еврейских девушек и детей, бежавших из гетто…
Впрочем, всеми этими яркими впечатлениями в письме не поделишься.
269. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву
11/IX 67, Москва.
Дорогой Алексей Иванович.
Итак, Вы уже дома.
Я живу в городе. Меня показывают врачам. Болеть — это теперь, по-видимому, моя вторая профессия. На улицу не выхожу: можно, но нет сил и времени, да и куда здесь пойдешь.
Сегодня, может быть, на два часа на машине съезжу к К. И. в Переделкино. Я его не видела месяц и это меня терзает.
Вообще, многое терзает — и личное и общее, как говорил Герцен. Вероятно, оттого, что сердце больное, все попадает прямо в сердце и все вызывает боль.
Например, смерть Эренбурга — которого я никогда особенно не любила. А вот ударила меня его смерть — значит, он как-то светил, производил свет. И по-другому, на другой манер, ударили похороны — о которых можно было бы написать, как Вы написали о похоронах М. М.[377]
А клеветы на лучшего, благороднейшего из наших писателей[378] — каждый день новые, организованные, гнусные, подлые!
Мне кажется, что, если бы я могла на них вслух ответить, у меня сразу перестало бы болеть сердце.
_____________________
Из хороших новостей — радует меня, что Александра Иосифовна пытается жить в Комарове и ей это пока удается.
Кстати, не приобрели ли Вы такую игрушку, какую я подарила ей на день рождения? Мне кажется, это сейчас предмет первой необходимости[379].
270. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской
Ленинград, 14.IX.67 г.
Дорогая Лидочка!
Меня тоже очень (и тоже неожиданно для меня самого) огорчила смерть Ильи Григорьевича. Видно, и мне он как-то СВЕТИЛ. Два десятилетия (или около этого) во всяком случае: в ранней нашей молодости и вот — эти послекультовые времена, оттепелевые и последующие годы.
Игрушка, о которой Вы пишете, у меня есть. Летом она меня очень выручала, сейчас же я ею почти не пользуюсь: и времени нет, и места!
Работал я летом не много. Рассчитываю попозже заточить себя в Комарове, чтобы возместить протори и убытки.
Маша учится в V классе.
Школа — ужасная. Классный руководитель — профессиональная пионервожатая, которой вдруг поручили преподавать историю. Арифметика, по-прежнему ненавистная и непонятная, вдруг стала не самым неприятным предметом.
PS. Жажду прочесть Ваши ахматовские дневники.
В постскриптуме да еще на полях об этом говорить, может быть, не гоже, но меня огорчает и судьба А. И.[380] (хотя, если смотреть широко, судьба у него завидная), и еще нечто личное. Я никогда не посылал своих книжек людям, с которыми не связан дружески, не посылал Горькому, не послал (хотя тот и просил) Вс. Иванову. А Солженицыну послал. Он не ответил мне. Бог с ним — или не понравились, или — такая манера: были и есть художники, берегущие свое время и не отвечающие на письма. Обидно, но терпимо. Когда же я не увидел своего имени среди адресатов письма IV Съезду[381] [недописано. — Е.Ч.].
271. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву
29/IX 67.
Дорогой Алексей Иванович! Спасибо преогромное за книгу[382]. Я стала перечитывать указанные Вами страницы и зачиталась вновь. А побед Вы, я вижу, одержали множество — и каких радостных побед! Они так и сверкают и радуют сердце.
А вот насчет игрушки — что и времени, мол, нет, и места нет — это Вы меня огорчили. Я уже сейчас и жизни своей не представляю себе без нее[383].
Так же, как не представляю себе жизни без классических произведений. У меня тут был один наш общий знакомый — так я его просила (он отчаянный библиофил!) позаботиться в этом смысле о Вас. Так что Вы не удивляйтесь, если он вдруг предложит Вам недостающие у Вас тома Собр. Соч.[384]
