Дачу Пастернака отремонтировали, но оставят ли там Женю и Алену или поселят кого-то — неизвестно. Их тоже пытаются выселить. И вселить писателя-фронтовика. (За 30 лет Литфонд не построил дач для фронтовиков).

Дорогая Лидочка!

О мемориальной доске и надписи на ней я уже писал и Вам, и Люше. Настаивать на «Корнее» вместо К. И. вправе только родные, но боюсь, что тут никакая настойчивость не помогла бы — наоборот, всякий пересмотр ответственного решения в высоких инстанциях — чреват неожиданностями.

Мое мнение я сообщил Люше. Одно дело — книга, другое — паспорт, надгробная надпись, мемориальная доска.

Никто в наше время не надписывает книги именем и отчеством. Пишут: Николай Тихонов, Вячеслав Шишков, С. Маршак, Сергей Орлов, Леонид Андреев, а на мемориальных досках: Н. С., В. Я., С. Я., С. С., Л. Н.

Я не помню, что написано на кресте над могилой Анны Андреевны. Вряд ли: Анна Ахматова.

А в общем — простите, так ли уж это существенно?

_____________________

Очень меня интересуют и Ваш Матвей Петрович и Ваша Цветаева.

Маша, слава Богу, вышла из состояния полной прострации, ничегонеделания, в каком она пребывала без малого год. По своей охоте читает каждый день Чехова, Бунина, что-то немецкое. В остальном перемен нет.

Дорогой Алексей Иванович.

Да, Вы совершенно правы насчет доски — и «чревато» и «несущественно». Я никаких мер предпринимать не буду. (Когда-нибудь расскажу Вам, что предпринималось, дабы это вообще сделалось. Очень смешно. Результат трехлетних усилий со стороны незнакомых людей…) Теперь меня забавляет, с каким упорством Союз Писателей НЕ обращается к наследнице: Люше. По закону все дела, касающиеся увековечения памяти К. И., должны совершаться с ее ведома и согласия. Но, от ненависти ко мне, Союз Писателей игнорирует и ее, хотя обязан был согласовать с ней выбор места, и текст, и выбор скульптора. Обычно, кроме того, наследник вносит деньги. (Когда устанавливалась доска на Библиотеке — скульптором был нами выбран ученик Фаворского, Шаховской; внесли мы 800 р.) Посмотрим, как они будут крутиться дальше. Вероятнее всего, накануне открытия пошлют телеграмму Марине Николаевне. Что ж, она носит ту же фамилию, и в этом доме (т. е. в Манежном переулке) бывала (там протекал ее роман с Колей)…

Пусть как хотят. Важно, что решение уже есть и даже опубликовано в «Вестнике Ленсовета». И указан — Манежный, 6. Это прекрасно.

_____________________

Вы очень ждете от меня «о Матвее Петровиче и об М. Цветаевой». Книгу о Мите я запорола. Перечла, окончив, 10 печатных листов и убедилась, что герой мне решительно не удался. Вернусь к ней, но думаю — и не удастся. Он жил в науке; там была его жизнь; по-видимому, если не понимаешь в человеке главного — не следует о нем писать. Я, если почувствую себя лучше, сделаю еще попытку, но пока отложила… М. Ц. тоже мало удалась мне (40 страниц), но еще не понимаю насколько — Фина еще пока переписывает. (Седьмой раз!) Погляжу[672].

Дорогой Алексей Иванович.

Люша сказала мне, что на днях отправила Вам письмо. А до тех пор ее терзал корректурный шквал. Впервые после смерти К. И. выходят «От 2 до 5» и «Живой как жизнь» («От двух до пятерох» и «ЖЖ», как он называл их.) Канонического текста нет; от издания к изданию К. И. совершенствовал эти книги (а иногда и портил их!) — хочется все сверить, возобновить и пр. Ссылки и справки перепутаны. «От 2 до 5» идет в Минске — междугородные переговоры с бездарной и малограмотной редакцией. Одновременно она готовила отрывки из Дневника К. И. для «Юности»[673]. Одновременно — отчет по лаборатории.

Я кончила работать над описанием своего кратковременного знакомства с М. Цветаевой. 42 страницы писала 2 ½ месяца. Что вышло — не знаю.

Прочитала книгу, которая меня потрясла, — переписку Б. Л. с его двоюродной сестрой, ленинградкой[674]. Если бы от него ничего не осталось, кроме этой книги, он был бы великий человек и великий писатель. И представьте себе — сестра его (профессор Университета) поразительно умна и талантлива; иногда — умнее его. Отрывки из ее Дневника волшебно комментируют переписку. Между прочим, по блокадной теме ее Дневник перекликается с Вашим (совсем не похоже по стилю души и письма, но материал тот же и степень выразительности — огромная).

Кажется, более ничего нового.

В прошлое мое дежурство тут была маленькая авария — хлынула вода с чердака, но, к счастью, не в комнаты К. И., а между, на лестницу и в переднюю, меня окатило с головы до ног, но потом добрые люди помогли, все уладилось. Только минут 5 было страшно, когда вода катилась по лестнице, и я думала, что обе комнаты и книги К. И. залиты. Нет. Сухи.

Пока новые аварии не совершились еще. Но они неизбежны — не вода, так газ или трубы или потолок или стены — дом уже не может сам выдержать себя.

Правда, меня утешает строчка Тарковского:

но эта строка — единственная опора крыш, фундамента и стен. Других — нет.

Дорогой Алексей Иванович.

Вы, наверно, уже знаете, что создана Комиссия для чествования К. И. по случаю 100-летия со дня рождения. Во главе — Михалков. Члены — министр культуры Мелентьев, председатель Комитета по печати Стукалин и др. высокопоставленные лица. Из писателей — Вы.

Пишу Вам, потому что чувствую на расстоянии, как Вы взволнованы, обеспокоены — за нас, за судьбу дома.

Признаюсь, я думала, что выселять нас будут после юбилейных торжеств. Но нет. Сегодня мы с Люшей получили судебные повестки с требованием явиться в суд (Солнцевский р-н, г. Видное) для предварительного собеседования. Явиться мы должны 1 февраля. Люша просит, чтобы я не ехала. Ехать мне, конечно, тяжко, но не ехать — хуже.

По-видимому, выселение решено осуществить не после юбилея, а именно под гром юбилейных торжеств. Статьи, портреты, вечера, телевидение и пр. — и тут же выселение.

А дело ведь не в том для меня, что меня лишают дачи в Переделкине. Мне Переделкино не на пользу — и душе и телу. Дело в том, что уничтожат комнаты К. И., такие выразительные, такие его.

Через них прошло уже 30 тысяч человек. И видели бы Вы, с какими лицами люди оттуда выходят, как они благодарны, что комнаты сохранены, какие записи делают в наших книгах.

За что у них отнимают этот дом? Мне лично, да и Люше, будет только легче: мы разбогатеем — не придется платить каждый месяц 100 р. за дачу и 120 — Кларе Израилевне. Не придется думать о лампочках, испорченном водопроводе, крысах, невылазном снеге, засыхающих яблонях и т. д.

Ужасным моментом будет переезд. Непонятно, куда вывезти 5 тысяч книг, картины, письменный стол, лампы, шкафы, «штуковину»[676] и т. д. И потом — как все это будет похоже не на вывоз, а на вынос.

Если разорение Музея произойдет, то оно будет необратимо. Книги, все написанное К. И. — скажем, «Высокое Искусство», или «О Чехове», или «Современники» — будут переизданы — не в 82, так в 89 г., но комнаты — после уничтожения — собрать уже нельзя будет.