Худощавый смуглый генерал с орлиным профилем, похожий на арабского всадника, скосил глаза в ее сторону. В мертвой тишине зазвонил телефон. Анна-Мария слушала панегирик незнакомке, произнесенный человеком, который сидел у ее ног в этой нелепой небесно-голубой гостиной. Немецкая ночь… И внезапно она остро ощутила существование миллионов мужчин и женщин, барахтающихся в бездне поражения. А воин у ее ног, и сама она, оба они — победители. В огромном немецком замке, в огромном замке бошей, мужчина и женщина, легко уязвимые, смертные… Генерал взял ее руки, он покрывал их поцелуями. Как трудно понять самые обычные вещи в этом фантастическом мире… Она попыталась отнять руки.
— Не надо сопротивляться, — сказал генерал, словно отдавая приказ.
Анна-Мария не сопротивлялась, так было проще. Завести любовника оказалось совсем просто.
Она лежала, прижавшись щекой к плюшевой подушке, и слушала, как генерал переставил стул, отдернул занавеску… Вместе с лунным светом в комнату влился свежий воздух. Слегка повернув голову, Анна-Мария увидела у окна силуэт генерала, воина, победителя. Она боялась шевельнуться; так во время шторма на корабле заставляешь себя лежать спокойно, чтобы неосторожным движением не вызвать приступа морской болезни… Она решила завести любовника и завела: на что же ей жаловаться? Впрочем, она не жаловалась, она только боялась толчка извне, от которого сразу станет ясно, какие чувства шевелятся в груди.
— Небо, — донесся до нее голос генерала, — небо над Авиньоном…
И сразу все стало ясно… ясно, что то, что шевелилось у нее в груди, было ненавистью к этому человеку. Она поднялась, зажгла маленькую люстру. Свет упал на ее голову, на длинную белокурую косу, ниспадавшую вдоль бедра, необычайно изящного изгиба, С высокомерным равнодушием, не запахивая халата на обнаженной груди, она сказала:
— Не знаю, что я вам сделала, за что вы меня оскорбляете.
Генерал повернулся, но не подошел к ней:
— Я оскорбил тебя? Чем?
— Авиньонское небо! Да это все равно как если бы, держа меня в объятьях, вы назвали меня Жюльеттой! Нет, хуже… потому, что вы сделали это умышленно…
— Я никогда не держал Жюльетту в объятьях, я ее просто любил…
— Уходите отсюда! — сказала Анна-Мария, и дверь спальни захлопнулась за ней.
Генерал долго стоял неподвижно, повернувшись спиной к окну, пристально глядя перед собой невидящими глазами… Не нужно было этого делать, ведь не ее вина, что он потерял Жюльетту. Он всегда все сам разрушает… У нее совершенно изумительная грудь. Нет, в его жизни любовь никогда не занимала первого места. Нет, война еще не кончена и никогда не кончится… Генерал замер на месте, словно пораженный внезапным открытием… Куда он денется без войны? Ему не привыкнуть снова к тупой гарнизонной жизни… Далекий телефонный звонок дразнил его. Немецкого маки еще не существует, однако ж… Этот телефон… Генерал пришел в себя: как ему попасть в свою комнату? Только через спальню мадам Белланже, иначе он заблудится во всех этих залах, коридорах, галереях… Генералу де Шамфору вовсе не хотелось, чтобы весь свет узнал, что он провел ночь у мадам Белланже. Грудь ее — совершенство… Генерал пересек гостиную и, не постучав, вошел в спальню.
Анна-Мария уже легла. В полумраке белела огромная кровать, возле нее горел ночник. Комната, нелепо роскошная при ярком освещении, теперь манила, как атласная пуховая перина. Вместо того чтобы пройти к потайной двери, генерал подошел к кровати.
— Выслушайте меня, Анна-Мария. — Он робко произнес ее имя. — Я вижу ваши строгие глаза, но все-таки выслушайте меня… Так же как я, вы прекрасно понимаете, что спектакль окончен. Ни одна наша мечта не осуществится… Зря мы отдали все, что было в нас лучшего. Жизнь продолжается, и она еще отвратительнее, чем когда бы то ни было. Не знаю, веруете ли вы, что касается меня, я убежден, что кончу в монастыре. Скучно мне, Анна-Мария, тоска! Можете вы понять?.. Позвольте мне остаться возле вас эту ночь, вернее, остаток этой ночи, скоро взойдет солнце…
Генерал сел на постель и обнял Анну-Марию. Он боялся оцарапать рукавом френча, звездочками, пуговицами эту кожу, такую нежную, шелковистую… Анна-Мария отодвинулась немного, давая ему место.
— Лучше говорите со мной о тоске, чем о любви, — ответила она, — в наше время даже от любви остались одни руины.
Они завели тихий, печальный разговор… Для Анны-Марии он был молодым генералом, молодым для генерала, законным победителем в этой плоской, как тарелка, стране. Больше она о нем ничего не знала. Она же была для генерала еще молодой женщиной, разъезжающей с фотоаппаратом, и слишком элегантной для своей профессии… Генерал был от природы недоверчив. Ее прислал к нему полковник Вуарон, полковник ФТП, он принимает в ней участие, других сведений у генерала не было, если не считать легенд времен Сопротивления: он слышал об Анне-Марии, когда она была в Гренобле, а он в Авиньоне. Они лежали рядом в кровати, занимался день… Генерал ушел через потайную дверцу. Единственное, что она о нем узнала — в подполье его нарекли Селестеном[30], — теперь говорят «в подполье», как раньше говорили «в монашестве».
Анна-Мария проснулась в белой атласной комнате и не сразу собралась с мыслями. Она спрыгнула на пол с таким чувством, будто ее здесь забыли… Десять часов. Она быстро оделась. Приключение… Вот как это зовется. Бред, как и все остальное… Она бросала вещи в чемодан как попало: мокрое мыло на ночную рубашку, чистую блузку на ночные туфли… Приключение… Как ей выбраться отсюда, из этого замка?.. Ей не принесли завтрака, который она заказала старухе на девять часов. Она чувствовала себя так, словно тайком забралась в чужой дом: сейчас сюда войдут и с удивлением спросят, что она тут делает… А возможно, всем уже известно, что генерал Селестен провел у нее ночь… Селестен… Странно так называть генерала де Шамфора! Она свободна, и никому нет дела до того, с кем она спит. Невесело ей было наутро после первой брачной ночи с Франсуа. Сколько воды утекло с тех пор, а она никак не может забыть, как на нее смотрели в то утро. Анна-Мария взяла чемодан и нажала на ручку двери, ведущей в темный кабинет… А вдруг там кто-нибудь сидит за письменным столом?
В кабинете никого не было, луч солнца запутался в оленьих рогах, развешанных по стенам, обитым тисненой кожей, нога утопала в коврах, словно в густой траве. Круглую комнату за кабинетом, с ее куполообразным потолком, расписанным облаками, заливало солнце… С одного из диванчиков поднялся мужчина. Очевидно, он поджидал ее. Блондин в штатском — светлый костюм, галстук бабочкой…
— Генерал приказал мне сопровождать вас, мадам, если вам будет угодно осмотреть замок… Машина ждет, чтобы отвезти вас в штаб, когда вы пожелаете. Разрешите ваш чемодан.
Немец, знающий французский язык… О чем он думал, сопровождая Анну-Марию по этому уродливому замку? «Столовая, где принц фон Гогенцолерн принимал короля… А это — подарок персидского шаха по случаю… Ее величество королева Испании прислала этот портрет в память о своем визите…» Анна-Мария шла следом за галстуком-бабочкой в горошек. Немец держался спокойно, меланхолически улыбался.
— А где сейчас принц? — спросила она.
— Под домашним арестом в своем замке в Н. Меня оставили здесь, так как я знаю язык… Я состоял личным секретарем принца.
Они продолжали осмотр. Прав был генерал: огромный замок в псевдоготическом стиле оказался на редкость безобразным.
— А что, посторонним и прежде разрешалось осматривать замок? — поинтересовалась Анна-Мария, шокированная пергаментными абажурами. Такие дюжинами продаются в универмаге «Галери Лафайетт».
— Принц разрешал в свое отсутствие осматривать весь замок, кроме жилых комнат… Сейчас мы пройдем подземельем, сохранившимся еще от старинного замка пятнадцатого века. Во дворе вы увидите остаток стены и башню той же эпохи.
Они прошли подземельем, частично переоборудованном под винные погреба: здесь валялись бочки, бутылки…
