Эфиопия считалась древней христианской страной, но, учитывая, что ислам блокировал все пути туда, Европа утратила с ней контакты, и постепенно ее окружило множество легенд. Одни говорили, что она отделена от Египта и лежит по ту сторону пустыни, а чтобы пересечь ее, требуется пятьдесят дней [151]; другие утверждали, будто эфиопы невосприимчивы к болезням и живут по двести лет. В 1306 году, после столетий тишины при папском дворе во Франции внезапно объявился посол из Эфиопии, и пресвитер Иоанн тут же был помазан патриархом эфиопской церкви – без сомнения, чтобы доставить удовольствие обеим сторонам. Поскольку для него это был шаг на ступеньку ниже, его вскоре произвели из патриархов в самодержцы и идентифицировали со всемогущим императором бескрайнего и могущественного государства Эфиопия. К 1400 году гипотеза утвердилась настолько, что английский король Генрих IV писал пресвитеру в его новом качестве, исходя из слухов, что великий правитель вновь собирается походом на Иерусалим. То, что европейцы упорно называли их монарха пресвитером Иоанном, постоянно приводило в замешательство эфиопских послов, которые время от времени добирались в Европу на протяжении XV столетия (так, приезд одного из них произвел большой переполох в Лиссабоне в 1452 году), хотя, несомненно, им льстило, что их принимают как особ много более важных, чем они могли бы предполагать.
И вновь чаяния Европы взмыли в небеса, ведь священник-царь непременно должен стать решающим союзником против ислама. Но даже если он согласится на союз, оставалась проблема, как до него добраться. Затруднение как будто разрешилось, когда начали появляться карты, на которых в западное побережье Африки врезался полумесяцем огромный залив. Названный Sinus Aethiopicus, или Эфиопский, этот залив как будто вел в самое сердце владений пресвитера.
Годами, пока португальские корабли плавали к тому месту, где полагалось быть разверстому зеву залива, принц Энрике давал наказ за наказом расспрашивать всех о новостях об Индиях и их священнике-царе пресвитере Иоанне. Когда в 1454 году принц подал папе петицию (которая была дарована) об Атлантической монополии, он обещал, что его экспедиции вскоре дойдут «до самих индийцев, которые, как говорят, поклоняются Христу, так что мы сможем войти с ними в сношения и убедить их помочь христианам против сарацин» [152]. Христианская Индия, которую португальцы будут искать еще десятилетия, была вовсе не Индией, а Эфиопией.
Энрике так и не нашел свой Sinus Aethiopicus, прямой путь в земли пресвитера. Поиски великого царя будут продолжаться, и западное христианство и впредь будет стараться дотянуться до чудес, чтобы утвердить свое господство на земном шаре.
Гвинея оказалась совсем непохожей на ослепительную Эфиопию европейских фантазий. Ее торговые посты были разбросаны по бескрайним диким землям, а сезонные караваны – практически невозможно проследить. За исключением толики золота, товары, которые привозили домой первопроходцы – шкуры антилоп, янтарь, живых виверр и их мускус, смолу гуммиарабик, сладкую смолу, черепаший и тюлений жир, финики и страусовые яйца [153], – были экзотическими, но едва ли могли перевернуть мир. Хуже того, сами африканцы так пренебрежительно относились к тюкам грубой материи, которые предлагали в обмен португальцы, что Энрике был вынужден покупать товары хорошего качества в Марокко для перепродажи в Гвинее. Когда его экспедиции натолкнулись на согласованное сопротивление и были вынуждены идти на уступки, он объяснял, что торговля просто еще один способ вести борьбу против ислама [154]. Но теперь даже эта отговорка становилась опасно неубедительной.
Рокот недовольства в самой Португалии уже невозможно было игнорировать. Колоссальные расходы денежных и людских ресурсов, на которых настаивал Энрике, как будто ни к чему не вели.
Недовольство улеглось с появлением товара почти столь же ценного, как золото: людей.
Первая полноценная экспедиция Энрике Мореплавателя по захвату рабов отплыла в 1444 году и жестоко напала на мирные рыбацкие поселки острова Аргуин в одноименном заливе. Спустив под покровом ночи шлюпки, солдаты напали на островитян на рассвете с яростными криками «Португалия, святой Иаков и святой Георг!». Хроники зафиксировали жуткую сцену: «Можно было видеть, как матери бросают своих детей и мужчины оставляют на произвол судьбы жен, и каждый думал только о том, чтобы бежать со всей возможной поспешностью. И одни бросались в море, а другие искали укрытия в хижинах, а третьи прятали детей своих под грязью, надеясь так уберечь их от глаз врага, а после за ними вернуться. И наконец Господь наш, Кто вознаграждает любое правое дело, повелел, чтобы труды того дня проделаны были нашими людьми на службе Его, и даровал им победу над их врагами и награду за их старания и невзгоды в том, что взяты были сто шестьдесят пять пленников, мужчин, женщин и детей, не считая тех, кто умер или убил себя» [155].
Вознеся благодарственные молитвы, захватчики перебрались на соседний остров. Обнаружив, что поселок заброшен, они подстерегли девять мужчин и женщин, потихоньку пробиравшихся с ослами, груженными панцирями черепах. Один из девятерых сбежал и предупредил жителей соседнего поселка, который тоже опустел к тому времени, когда объявились португальцы. Жителей они вскоре заметили на песчаной мели, куда те бежали на плоту. Поскольку залив был слишком мелок, чтобы добраться до них на лодке, португальцы вернулись в деревню и вытащили восемь прятавшихся женщин. На следующее утро они вернулись для рейда на рассвете. Деревня была все еще заброшена, и они пошли на веслах вдоль берега, время от времени высаживаясь на поиски новых жертв. В конечном итоге они наткнулись на большую группу беглецов и захватили семнадцать или восемнадцать женщин и детей, «ибо они не могли бежать чересчур быстро» [156]. Вскоре после этого видели, как большое число туземцев спасается на плотах. Радость португальцев, как сетовали хроники, вскоре обернулась горем, когда они поняли, какой упущен будет шанс заслужить славу и прибыль, когда оказалось, что все пленники не помещаются на кораблях. Тем не менее их на веслах перевезли на борт и, «движимые жалостью, пусть даже плоты были заполнены неверными мусульманами, убили лишь немногих. Однако следует полагать, что многие мавры, охваченные страхом, бросились с плотов и погибли в море. И христиане потому, проходя мимо плотов, выбирали превыше всего детей, чтобы как можно больше из них увезти к себе на корабль, и из них взяли четырнадцать».
Возблагодарив Господа за победу над врагами веры и «более чем когда-либо желая потрудиться на службе Господа», португальцы на следующий день отправились захватывать новых пленных. Пока они этим занимались, на них набросилась толпа туземцев, и им пришлось бежать. Вовсе не выставляя агрессоров дураками, хроники утверждали, что рассерженные туземцы были посланы Богом, чтобы отвадить христиан до того, как на место прибыли три сотни вооруженных воинов. И тем не менее только они прыгнули в лодки, как «на них напали мавры, и все сражались в великом беспорядке». Португальцам удалось убраться целыми и невредимыми и захватить новых пленников, включая юную девушку, которую забыли односельчане. Всего они согнали 240 мужчин, женщин и детей, которых предстояло связать и загнать на ожидающие корабли, где переполненные трюмы и палубы, кишащие крысами и тараканами, воняющие стоялой водой и гниющей рыбой, теперь воняли еще испражнениями дрожащих и паникующих рабов.
Когда живой груз доставили в Португалию, молва о нем разошлась широко. Взбудораженные зеваки запрудили гавань, сам Энрике приехал надзирать за распределением добычи. Сидя верхом на прекрасном жеребце и выкрикивая приказы, он превратил омерзительную сцену в апофеоз паблик-рилейшнс.
