С большой страстью и напряжением повели мы работу. Решено было устроить должный прием карательному отряду. При благоприятных условиях сила наших боевых дружин должна была оказаться довольно внушительной — даже в том случае, если рабочие не успеют слиться с нами: дружин в это время насчитывалось около 14 с числом могущих выступить против врага участников до 300—400 человек. В успех первого боя можно было верить еще и потому, что мы имели на своей стороне ряд преимуществ: свободный выбор позиции для засады, знание местности и — главное — революционный энтузиазм.

К нашему сожалению, карательный отряд, находясь в полной неосведомленности о положении в районе, проявлял в своем наступлении по линии железной дороги такую осторожность, что даже отказался от поезда и, миновав станцию Кангауз, расположенную в 30 верстах от Сучанских рудников, двинулся вперед пешком. На такое путешествие до станции Сучан ему потребовалось около двух дней тяжелых мытарств по крайне неблагоустроенному пути. В это время кулацкая часть деревень Казанки и Фроловки при поддержке «сомневающихся» и колеблющихся провела среди крестьян этих деревень мысль о необходимости послать депутацию в американский штаб, чтобы там просить защиты от репрессий белогвардейского правительства, а до получения ответа временно воздержаться от поддержки восстания. Этим своим шагом противникам восстания удалось деморализовать села Краснополье и Сергеевку, которые тоже заняли выжидательную позицию. Весть об этом оказалась для нас неожиданной.

Деревни Хмельницкая, Серебряная, Гордеевка, Бархатная, а затем примкнувшая к ним, под влиянием местного учителя Сосиновича и группы ему сочувствующих крестьян-бедняков, кулацкая деревня Бровничи (считавшаяся все время оплотом противников советской власти) ночью 28 декабря с революционными песнями собрались в деревне Хмельницкой, горя желанием подраться с белогвардейцами. Отсюда революционные партизанские отряды (как отныне стали называть себя дружины), в числе около 120 человек, в 2 часа ночи 29 декабря на санях двинулись на общий сборный пункт всех отрядов в деревню Казанку, откуда предполагалось пойти навстречу отряду ген. Смирнова для устройства засады.

Настроение партизан было боевое, торжественное. Для каждого из нас этот момент был лучшей минутой нашей жизни, самой светлой, неизгладимой.

Но мы в своих радостных переживаниях и не предполагали, что через несколько минут получим неприятную весть: на половине пути нас встретил гонец, высланный дружиной из Казанки, с извещением о том, что Казанка и Фроловка решили пока  н е  в ы с т у п а т ь  с  н а м и  против ген. Смирнова, что вместо этого они решили просить «демократический» американский штаб защитить деревни Сучана от разгрома белогвардейских банд и вечером накануне этого дня уже послали к американцам депутацию, до возвращения которой — по их мнению — нет никакого смысла затевать драку с ген. Смирновым. Вместе с тем казанцы и фроловцы просили и нас пока воздержаться от боя, чтобы не давать карательному отряду повода для репрессий и не осложнять миссии депутации. Эта неожиданная весть вызвала среди партизан некоторое замешательство, которое перешло затем в сильное недовольство. Послышались возгласы о предательстве и провокации. Некоторые партизаны настаивали на том, чтобы силой принудить казанцев итти вместе с нами. Впрочем и для всех было ясно, что нужно попытаться убедить слишком доверчивых, полагающихся на «американских дядюшек». Для этого было решено: 1) засаду против отряда ген. Смирнова перенести на участок между деревнями Хмельницкой и Серебряной, 2) дать возможность отряду Смирнова занять дер. Казанку и 3) командиру партизан немедленно выехать в эту деревню и попытаться организованно вывести дружины из тех сел, которые должен занять карательный отряд. Партизаны были отправлены обратно в Хмельницкую, а Ильюхов и Мечик выехали в Казанку.

Группа партизан Сучана.

Время однако оказалось уже проигранным. Только что успели названные товарищи прибыть в Казанку, как деревня была оцеплена белыми, и им пришлось под сильным обстрелом бежать обратно. Смирнов, узнав, что из его лап вырвались руководители восстания, послал вдогонку кавалерийский разъезд в 50—60 сабель, который преследовал Мечика и Ильюхова весь путь от Казанки до Хмельницкой. Партизанский отряд расположился в корейских фанзах около дер. Серебряной, в 7 верстах от Хмельницкой; кавалерийский разъезд занял без выстрела Хмельницкую, а затем и Серебряную. Первый блин у нас вышел комом: дать бой там, где предполагалось, не пришлось.

Тем временем подошли пехота и артиллерия ген. Смирнова и укрепились в дер. Хмельницкой. Мы начали готовиться к наступлению. Наступать было для нас менее выгодно при данных условиях, но обстоятельства безусловно этого требовали. 2 января, ночью, мы легко заняли свободную часть дер. Хмельницкой, расположились на крышах домов и открыли бешеную стрельбу по неприятелю. Среди белых произошел невообразимый переполох. Никто из них не мог догадаться, откуда идет стрельба: противника нет, а со всех сторон стреляют. В этом бою особенной изобретательностью по части разных трюков (вроде такого например: взобраться на дымовую трубу одной из ближайших к штабу белых избы и стрелять почти в упор по офицерам) отличились профессиональные охотники Иван Суховий и Сергей Семеньков. Белые, не видя противника, стреляли из пулеметов и ружей наугад, совершенно без ущерба для нас. Бой продолжался около двух часов и закончился тем, что покинули деревню как мы, так и белые, причем каждая из сторон конечно думала, что противник оказался победителем и что деревня занята им. Отряд Смирнова возвратился в дер. Казанку, а партизаны в Серебряную.

Карательный отряд делал свое дело. В деревнях, занимавшихся им, производилась дикая, безудержная расправа с крестьянами, особенно с дружинниками, которые не успели заблаговременно бежать в тайгу. Начало расправы было положено в Казанке, которая до этого жила иллюзиями возможности «мирного исхода» событий. Ген. Смирнов созвал здесь сходку и в присутствии всего села начал пороть мужиков раскаленными докрасна на огне шомполами, требуя сдачи оружия и указания, кто в селе является большевиком или сочувствует советской власти. В один вечер он выпорол 18 человек, причем каждый из «наказанных» получил от 30 до 80 ударов. Пороли и старых, и молодых, и «большевиков», и «учредиловцев», и сторонников партизан, и противников — без разбора, всех, кто, «по усмотрению офицеров», хоть сколько-нибудь внушал подозрение.

— Бьем вас, чтобы другим неповадно было, чтобы каждый из тех, кто побывал в наших руках, десятому и сотому заказывал не итти за большевиками. — Так напутствовали офицеры мужиков после того, как закончили над ними экзекуцию.

В день занятия деревни Казанки был расстрелян крестьянин Полунов.

В деревне Хмельницкой повторилось то же, что было в Казанке: выпороли тем же методом 9 крестьян и среди них семидесятилетнего старика Гурзу, который долго и упорно умолял «не обижать его», «побояться его старых лет» и «не снимать хоть его портки». Но бравая рука офицера не дрогнула: старику дали 25 ударов. В этой деревне белыми был захвачен в плен т. Кошман, один из участников подготовки восстания, который был тут же, на глазах своих родителей, подвергнут мучительной казни: его постепенно, методически рубили шашками — сначала одну руку, потом другую, затем ноги и т. д. Старик-отец Кошмана собрал куски тела сына в мешок и похоронил лишь на третий день, так как офицеры для «острастки» не разрешали убирать обезображенный труп героя.

В деревне Серебряной повторилась та же картина: был созван сход крестьян, и офицеры по выбору выпороли 6 человек. Ген. Смирнов приказом объявил, что не прекратит репрессий, пока крестьяне не выдадут организаторов восстания Ильюхова и Мечика и не сдадут оружия.

Тем временем вернулась депутация дер. Казанки, ездившая в штаб американских войск; она получила от американцев обещание «бдительно следить за событиями и не допускать беззаконных действий генерала Смирнова». Но ответ американцев оказался запоздавшим: теперь уже не стало колеблющихся и сомневающихся — все решили взяться за оружие и итти к партизанам.