— Да, я хотел сказать приблизительно это.

— Стало быть, вы никогда не пили за компанию или для собственного удовольствия?

— Нет, пожалуй.

— Были ли какие-то особые основания для того, чтобы вы стали трезвенником?

Нет, особых оснований подсудимый не имел. Просто он чувствовал, что алкоголь дезориентирует его.

— В чем именно?

Внушает ему ложные надежды и тому подобное. Чувства, которые доводят до отчаяния.

— У вас есть печальный опыт в этом отношении?

— Да.

— Спасибо.

Председатель суда опять взял слово. Подводя итоги вышесказанному, надо отметить, что анализ двух часов в доме подсудимого — от восьми до десяти вечера — не только не дал никакой косвенной улики против него, но и не представил ни малейшего психологического основания для последующего события.

— Вы, стало быть, подтверждаете, подсудимый, что ваша жена около десяти вечера сложила свое шитье, встала, пожелала вам спокойной ночи и сразу отправилась наверх?

И еще: поцеловала его и попросила не задерживаться слишком долго. Он вышел с ней вместе из комнаты, сперва подошел к входной двери, потом к двери, которая ведет из кухни на задний двор, убедился, что обе они заперты. В это время жена поднималась по лестнице. Свет на лестнице она погасила — выключатель был наверху; внизу было достаточно светло: дверь в гостиную стояла открытой. Они тушили свет не из соображений экономии, а потому что оба не терпели яркого электрического освещения. У них от него болели глаза.

— Значит, в поведении вашей жены вы не заметили ничего особенного?

Нет, она вела себя точно так же, как и все эти годы.

— Суду до сих пор было неизвестно, что жена попросила вас не задерживаться чересчур долго. Это что-то новое.

Нет, здесь нет ничего нового, жена всегда говорила эту фразу. Все женщины говорят ее. Она так же обычна, как фразы: «Добрый день» или «Как поживаете?».

— Вы, стало быть, считаете, что женщины не вкладывают в эту фразу особого смысла?

Конечно. Они говорят ее только по привычке. Вызвана она, разумеется, тем, что жены заботятся о здоровье своих мужей.

— А вы не думаете, что по отношению к вашей жене вы страдали… Ну, скажем, известной глухотой?

— Глухотой? — с нескрываемым удивлением спросил подсудимый.

— Точнее говоря, проявляли недостаточную чуткость. Подумайте, пожалуйста, еще раз хорошенько. Постарайтесь восстановить в памяти всю сцену. Вот что я хочу сказать: вы женаты семь лет. Не правда ли? В отношениях между супругами существуют известного рода колебания, которые для постороннего глаза вообще могут остаться незаметными. Они кажутся совершенно несущественными и все же зачастую являются решающими для обоих партнеров. Настолько важными, что, если их не замечать, если ими пренебрегать, становится невозможной дальнейшая совместная жизнь. Суд не вправе касаться этих вопросов по существу, и все же мы не можем обойти их молчанием. Не знаю, понимаете ли вы, что я хочу сказать.

— Конечно. Очень даже хорошо понимаю, — ответил подсудимый.

Ему чрезвычайно понравилось выражение судьи: «колебания». Господин председатель, очевидно, хочет узнать, не скрывался ли за просьбой его жены не задерживаться чересчур долго иной смысл, иные слова. А именно: поднимись со мной наверх.

— Да, если угодно, я хотел спросить как раз об этом.

Выражаясь еще яснее и, так сказать, на языке суда, у него хотели, стало быть, узнать, не пренебрегает ли он своими супружескими обязанностями, своей женой.

— Да, не скрою, этот вопрос напрашивается сам собой. Но я сознательно избегал такой общей формулировки. Суд интересуется только обстоятельствами конкретного вечера.

— Какое большое значение вы придаете коротенькой реплике моей жены! — с удивлением заметил подсудимый.

— Нам не остается ничего другого, как постараться вникнуть в слова, которые, по видимости, совершенно несущественны.

— Вы это серьезно говорите? — спросил подсудимый с еще большим удивлением.

— Конечно, серьезно, нам не до шуток, — ответил председатель суда столь же удивленно. — Впрочем, вы можете отказаться отвечать, — добавил он.

— Но дело ведь, насколько я понимаю, вовсе не в моем ответе.

— В чьем же ответе?

— Моей жены, — сказал подсудимый, к изумлению всех присутствующих, и скользнул взглядом по рядам кресел, словно он искал среди публики свою жену. — Я размышляю над тем, что она сказала бы, если бы появилась здесь и встала бы рядом со мной, чтобы помочь мне. Быть может, она бы высмеяла суд, возможно, покраснела бы до корней волос, а я, наверно, заметил бы: не надо помогать, не надо отвечать. Этот вопрос не имеет к нам никакого отношения.

Присутствующих озадачили не столько слова подсудимого, сколько его поведение, они буквально замерли; таким образом, подсудимый получил возможность говорить дальше.

— Я защитил бы свою жену от оскорбительного подозрения, будто она думает, что ею пренебрегают. Я против ложного представления о том, что женщины чувствуют себя только тогда при деле, только тогда утешенными и только тогда самоутверждаются, когда мужчины вынуждены пользоваться их телом.

— Все эти ваши речи свидетельствуют о нездоровой антипатии к женщинам, — прервал подсудимого прокурор.

— Антипатии? Разве не следует считать сочувствие к телу женщины скорее проявлением симпатии? Проявлением симпатии к трогательно-прекрасному телу, которое безгранично страдает от ощущения того, что оно стало для кого-то лишь сосудом? Разве можно отказать женскому телу в утешении, которого оно так жаждет? Как отрадно дать ему возможность погрузиться в сон, словно оно — плачущее дитя. Дать ему эту возможность, даже если ты знаешь, что за сои заплачено дорогой ценой — печалью и отчуждением? Даже во время сна… Наблюдали ли вы, господин прокурор, хоть раз за супружеской парой утром? За тем выражением безысходности на их лицах, которое они пытаются стыдливо скрыть друг от друга, притворяясь лихорадочно деятельными? Он быстро-быстро бреется. Она быстро-быстро готовит завтрак. Быстро-быстро бежит в магазин за покупками. Мое чувство вы называете антипатией? Свою печаль я всегда считал самой драгоценной составной частью того, что именуется любовью. И, если вы хотите знать, единственной надеждой. Но разве дело в моих ощущениях? Я призываю вас, господин прокурор, подсудимый взмахнул рукой, показывая на публику, — призываю спрашивать не меня, а присутствующих здесь женщин. Спросите, не охватывает ли их чувство все возрастающей неуверенности в себе, когда они, повинуясь зову тела, вынуждены предлагать себя в качестве лакомого блюда?

Председатель суда энергично призвал подсудимого к порядку.

Подсудимому запрещено обращаться к публике. Кроме того, он явно заблуждается, большая часть человечества сочтет его теперешние высказывания за попытку поставить факты с ног на голову.

— В физической близости мы видим не отчуждение, а соединение любящих душ.

В ответ подсудимый сказал, что он, разумеется, в курсе, ведь именно страх перед тем, что не произойдет хэппи-энда, гарантирует ему, как страховому агенту, очень даже солидный заработок.

— Подсудимый! — с негодованием воскликнул председатель суда. — Вас не для того сюда вызвали, чтобы вы отпускали циничные шуточки.

Далее председатель суда призвал публику вести себя серьезней.

Адвокат счел нужным подчеркнуть, что его подзащитный не является циником, скорее он человек религиозный. И далее адвокат залез в дебри веков, объясняя, что в давние времена существовали различные религии, которые в отношении секса стояли на тех же позициях, что и подсудимый.

Нет смысла дословно пересказывать речь окончательно сбитого с толку адвоката.

Подсудимый много раз пытался прервать его, сердито махая рукой.

— Пора оставить эту тему, — сказал председатель суда. — Она ведет к недоразумениям, которые в свою очередь вызывают ненужное раздражение сторон.

Подсудимый, улыбаясь, заметил, что все началось с того, что ему задали вопрос о колебаниях.