Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— По острию ножа? — со страхом прервал я Шнайдера. У меня это невольно вырвалось: я был слишком оглушен, чтобы задавать вопросы обдуманно. Просто слова «нож» и «острие», дойдя до моего сознания, испугали меня.

Но как ни смешно, Шнайдер воспринял мой вопрос со всей серьезностью. Я говорю сейчас «как ни смешно», но тогда мне показалось в высшей степени зловещим то спокойствие, с каким он обдумывал мой вопрос; если бы не это, я навряд ли бы вспомнил о такой мелочи. Но-видимому, Шнайдер даже не заметил, что я прервал его; мне и впрямь почудилось, что он очень тщательно ощупывает острие ножа, пытаясь определить его пригодность.

— Глупая метафора, — признался он. — Все дело в нашем допотопном воспитании.

Не подходивший для его целей «нож» Шнайдер без колебаний отбросил. И при этом только глухой не услышал бы, как «нож» со звоном покатился по полу. Сам же Шнайдер, казалось, не обратил на это внимания, он хладнокровно продолжал свой рассказ, словно ничего не случилось.

— Я говорил себе: необходимо разгадать, на чем они собираются ловить тебя. День и ночь надо зорко наблюдать за ними и все высчитывать. Нельзя выражать собственные желания, зато следует угадывать желания окружающих и выполнять их еще до того, как они возникли; тогда им скоро наскучит требовать от тебя чего-либо. Я говорил себе: если я сбегу, пиши пропало. Я сам удивлялся, что уже тогда понял это. Пример моего брата научил меня уму-разуму. Ибо, когда человек удирает, петля стягивается туже, тебя душат, и ты теряешь силы. Поэтому следует жить среди людей, притворяясь, будто ты такой же, как они. Надо добиться, чтобы они сами ослабили петлю и чтобы она свободно лежала у тебя на плечах. Ни в коем случае нельзя дергать веревку, вот в чем секрет; тогда они забывают ее натягивать. Однако самое главное правило — не мсти за боль, иначе ты покажешь, что страдаешь и что они могут сделать тебе больно. Они примутся ликовать, а ты окажешься побежденным. Привычка — вот что путает их, превращает в дураков. Лишь только отпускает напряжение, они дуреют, рано или поздно дуреют. И в один прекрасный день их глупость доходит до того, что ты можешь вытащить голову из петли. Без всяких усилий. Ведь они по-прежнему видят тебя в петле. Но это только их собственное представление о тебе. Представление они назвали твоим именем и вполне довольны собой. Они не сознают, что ты уже далеко, ибо не видят ничего, кроме своего представления, им этого довольно. В сущности, они и впрямь не такие уж умные; они бесчувственные, ни перед чем не отступают, преследуя свои цели. Труднее всего научиться у них бесчувственности. Но без этого не обойдется. Да, у меня открылись глаза. То, что я увидел тогда, мне теперь настолько знакомо, что я не обращаю внимания. Каждый в свое время рвался из центра круга, стремясь освободиться. Если ты держался правильного направления, сперва все шло хорошо. Пока не достигал той точки, до какой допускала привязь. Доисторическая пуповина. Реакция людей на это бывает разная. Большинство падают навзничь и расшибают себе затылок. Потом приходят в сознание, и тут уж они ручные: во второй раз не решаются бежать, боль была чересчур сильна. На четвереньках они возвращаются в круг и там устраиваются поудобнее. Они превращаются в добропорядочных бюргеров, немного скучных, всегда готовых стать по стойке «смирно», но, безусловно, дельных. А когда они больше не годятся в дело, то без всяких разговоров дают заменить себя другими. Эти люди — получатели жалованья, которое выплачивается даже не за мизерную работу, выполняемую ими, а для того, чтобы можно было содержать семью. Некоторые делают из нужды добродетель, считают себя большими хитрецами, и окружающие в свою очередь хвалят их за хитроумие. Почувствовав рывок веревки, они с высоко поднятой головой шествуют внутрь круга, словно делают это по доброй воле, и им верят. Все начинается с притворства, но под конец они сами убеждены, что выполняют важную миссию: заботятся о сохранении и улучшении существующего порядка. Продажность они выдают за долг. Достаточно вспомнить юристов, медиков, социологов, пастырей и всех прочих. А какое у них неуемное честолюбие! Ни цивилизации, ни милитаризации не существовало бы, если бы на свете не было самцов, которые стремятся обойти друг друга, дабы устроить получше свою нору. Мирок для самки. Но и среди этого людского стада время от времени попадаются строптивцы. Сидя на краю круга с веревкой на шее, они поднимают дикий крик. Словно собаки, которые воют на луну, хотя луне до них дела нет, они кричат, обращаясь за пределы круга, где их никто не слышит. И поскольку строптивцы кричат в пространство, их, в общем-то, не принимают всерьез. Благодаря им серые будни слегка разнообразятся; кроме того, они представляют собой своего рода отдушину для других, ведь строптивцы выкрикивают то, что иные не осмеливаются бормотать даже во сне. Да, там, на краю, возникают философские системы, которые хотят объяснить, почему мир такой, а не эдакий и почему он должен быть такой. И там же выдумали бога; бог, говорят они, живет в пространстве по ту сторону круга; однако все те, кто рассуждает о боге, никогда не были на той стороне и понятия не имеют, что там происходит. Но кому придет в голову их опровергать? Им доставляет огромное удовлетворение кричать: «Помогите!» — и тем самым возлагать на бога вину за то, что с ними происходит. Быть может также, если человек слышит, что кто-то другой долго и напрасно кричит в пространство, это возбуждает его половую активность. Вот почему мужчинам охотно разрешают кричать, ведь разрешают же другим резаться в карты и запоем читать газеты. Да и что такое вообще самец? Орган размножения, на определенное время отторгнутый от самки. Его держат в доме, подобно домашнему животному. При голоде — съедают; ну а если самка сыта и оплодотворена, он ей без надобности. Впрочем, до поры до времени мужчины нужны для поддержания бренного существования. Однако что общего имеет мужчина с заботой о поддержании существования?

На этом месте Шнайдер запнулся.

По-видимому, он сам удивился поставленному вопросу. И если все так и было, это, по-моему, доказательство того, что Шнайдер излагал мне свои мысли не по заранее намеченному плану и не оперировал давно продуманными категориями; для моего гостя наш разговор был еще не испытанной возможностью излить другому душу и потому приводил к неожиданным новым выводам.

— Ты это понимаешь? — спросил он меня в упор.

— Что? — Я оказался не очень находчивым. У меня, наверно, был при этом глупый вид. Вопрос, о котором шла речь, затерялся среди всякого рода необычных формулировок; я его даже не заметил.

— Поддержание? Поддержание? — Забыв опять обо мне, он говорил сам с собой. — Поддержание… Само это понятие — нечто обратное тому, что мы называем основанием для эксперимента. Как вообще стало возможным, что такая чушь высоко котируется? Такая явная чушь… Но что нам за дело до этого? Хоть бы они сдохли!

— Сперва мне приходилось нелегко. Я боялся, что превращусь в ледышку. Да, чисто физически. Ночью в кровати я мерз, и случалось, что даже среди бела дня меня охватывала дрожь, словно ударил мороз. К сожалению, они это заметили и спрашивали, что случилось. Я, конечно, отвечал: ничего особенного. А они говорили: надо это побороть. Впрочем, моя отец с большой тревогой подверг меня врачебному осмотру, и я разрешил осмотреть себя. Дрожь меня самого удивляла, такого я не ожидал. Однако благодаря этому я научился владеть своим телом. Ах, сколько ошибок я совершил! Например, я так переигрывал, что они порой смотрели на меня с недоверием; я терял время зря, чтобы рассеять их подозрения. Прежде всего, я совершил вот какую ошибку: я преувеличил их сложность. Задумал составить подробный список тех чувств, которые они испытывают и которые поэтому ожидают найти во мне. Не хотел упустить ничего. Тут я чуть было не потерпел фиаско. Счел всякие незначительные нюансы за разные чувства. Разве я смог бы сыграть столько ролей, да еще войти в эти роли на долгое время? Нельзя воспроизвести столь обширную палитру чувств. В конце концов я систематизировал их чувства, тут все стало куда проще и обозримее. Оказалось, что чувств не так уж много, все дело в их разных сочетаниях. Они не требуют от молодого человека чего-то недостижимого… Не опаздывай, не ходи с грязными ногтями. Уважай старших, оправдывай доверие. Будь прилежен в школе, но время от времени позволяй себе какую-нибудь глупую шалость, тогда они получат возможность втихомолку посмеяться над тобой. По какой-то странной нелогичности они не любят пай-мальчиков. Быть может, инстинкт говорит им, что пай-мальчики не годятся для продолжения рода. Да, временами следует что-нибудь выкидывать, только тогда ты станешь в их глазах «настоящим парнем». Усмехаясь, они будут потирать руки и говорить: перемелется, мука будет, молодо-зелено. Главное, ты должен потом выслушивать их поучения. Сколько радости они при этом испытывают! Все это не так уж трудно выполнить, не ахти какая наука. Однако прошло много времени, прежде чем я разобрал подоплеку их чувств. А ведь было это легче легкого. Уже в первый вечер я мог бы все разгадать. Сразу после того, как я извинился, я пошел наверх к брату. И попросил его проспрягать греческий глагол, с тем же успехом я мог заглянуть в грамматику. Трудно себе представить, с какой радостью брат откликнулся на мою просьбу. Он буквально влюбился в меня, почувствовал себя осчастливленным. Шутка ли сказать, он сделал доброе дело. Если человек захочет, он может превратить своего ближнего в святого. Но, как сказано, мне не сразу удалось привести все к общему знаменателю. Хотя сей общий знаменатель столь примитивен, что задним числом ты не понимаешь, почему вычислил его не сразу. В сущности, людям все безразлично, не хотят они поступиться лишь одним — потребностью занимать других своей персоной. Маленькая девчушка и всемогущий господин министр одинаково заняты самоутверждением в чужих глазах; вот в чем суть их бессмысленного поведения. Можно противоречить им, ссориться с ними, это не мешает. До той поры, пока человек зависит от других, он больше всего угодит этим другим тем, что внушит им раз и навсегда: они должны о нем заботиться, без них он пропадет. Иначе нельзя понять, к примеру, эту их необъяснимую страсть к благодарности. Во всяком случае, при всех обстоятельствах отнюдь не следует демонстрировать свою самостоятельность и свое равнодушие к ним. По-видимому, это и впрямь единственные преступления, которых они не прощают, ибо, если человек настолько глуп, что совершил эти преступления, окружающие немедленно образуют единый фронт. Всеми способами его постараются изничтожить, они будут неумолимы, так же неумолимы, как и господь бог, созданный ими по их образу и подобию. Нет, они не впадут в отчаяние, на это у них не хватит честности. Я лишь потому с большим трудом решил эту примитивную задачку, что люди моего склада исходят из противоположных посылок: они никому не хотят быть в тягость, не хотят, чтобы кто-нибудь занимался их особой. Но лишь только в моем мозгу забрезжил свет… Да, когда наконец шоры упали с моих глаз, я без труда научился ладить с ними. Теперь я готов делать для них все, что угодно; не так уж это много, они требуют именно того, на что мне наплевать. Правда, на это уходит порядочно времени, вот, пожалуй, и все потери, но, в сущности, и время не тратится зря. Пока они прощупывают то существо, за которое принимают тебя, и чувствуют себя при деле, отнюдь не лишними людьми, ты сидишь, словно под стеклянным колпаком и в маске, отдыхай, сколько влезет. Ты молчишь, ты неприкосновенен. Теперь мне для этого не надо дополнительных усилий, не надо искать утомительных обходных путей. Для меня это стало автоматическим действием. Я веду себя, как им хочется, говорю то, что им надо. Проявляю к ним теплые чувства, интерес. Иногда я даже возражаю, пусть высказывают свое мнение и уходят довольные. Нельзя даже представить себе более теплое отношение. У меня твердая репутация обходительного малого, на которого в трудную минуту можно положиться. И правда, на меня можно положиться. Разве их трудная минута действительно трудная минута? При всех обстоятельствах она касается существования, а не жизни. И вот я беседую с ними о политике, о спорте, и если им вздумается, то о какой-либо книге или теории, которая в данное время вошла в моду. Я-то знаю, что их вовсе не интересуют ни политика, ни книги. И то и другое лишь предлог: они бегут от самих себя и хотят за что-нибудь ухватиться. Делая вид, будто у меня есть особое мнение обо всех этих предметах, я помогаю им спрятаться за их собственное мнение.

21
{"b":"223425","o":1}