Д'Артез. Вот видите! Вот видите!

Вопрос. Сделайте одолжение, не перебивайте меня. Ваша жена, как она утверждает — и мы ей полностью верим, — обратила ваше внимание на то, что упомянутая пантомима означает поношение фюрера. И не пытайтесь разыгрывать тут простачка.

Д'Артез. Поношение? Но ведь имитировать голос человека вовсе не значит поносить. Тем более голос фюрера. Напротив, его надо как можно чаще слушать. Вот если б я плохо его имитировал, тогда, что и говорить, это было бы чем-то недозволенным. Я, милостивый государь, тот же час уничтожил все до единой пластинки, на которых, как мне показалось, голос фюрера не удался. В присутствии моей жены и чтобы ее успокоить. Разве она не сообщила вам это? Я подошел к работе в высшей степени самокритично. Репетировал целыми днями, чтобы не сфальшивить, воспроизводя голос фюрера. А это трудно. Будь вы актером, вы бы понимали, как это несказанно трудно. А я все снова и снова репетировал дома, в моей комнате, где же мне еще репетировать? Никто не должен был слышать неудачную имитацию. Только жена, конечно же, слышала все. У нас тесная квартира. Она пришла из кухни и слушала из коридора, как я репетирую. От этого никак нельзя было уберечься. Но в скромности моей жены можно быть абсолютно уверенным, я в этом руку даю на отсечение. В конце концов я вышел к жене в коридор. Дверь я притворил, создавая, как вы понимаете, определенную дистанцию. А в комнате завел патефон и пустил пластинку. Я сам перепугался, до того мне наконец-то удалась имитация. Голос звучал так, будто фюрер сидит у меня в гостях и произносит: «Провидение!» Жене я сказал, и она может это подтвердить: «Чем же мы его угостим? Ведь он вегетарианец».

Вопрос. Неужели вы думаете, что этому вздору кто-нибудь здесь поверит?

Д'Артез. Но он и правда вегетарианец, об этом много пишут.

Вопрос. А для чего вы изобразили на сцене германское приветствие?

Д'Артез. Вот тут вы правы, жест я не отработал, это была чистейшая импровизация. Когда я оказываюсь перед портретом Гитлера, меня внезапно осеняет мысль: «Доставь жене удовольствие» — и тут я вскидываю руку. Разве это было оплошностью?

Вопрос. А почему приветствовали портрет с саксонским произношением?

Д'Артез. Тут я допустил ошибку, актеру это не простительно. Но я родился в Дрездене, и, когда волнуюсь, в моей речи вновь прорывается привычное произношение. Как видите, я все по чести задумал. Пусть как актер я и допустил ошибку, но она лишь доказывает, что весь народ стоит за фюрера, и в том числе и саксонцы.

Вопрос. Уж не подвергаете ли вы сомнению нашу избирательную систему?

Д'Артез. Какие тут могут быть сомнения, она известна всем и каждому.

Вопрос. Да понимаете ли вы, что играете с огнем?

Д'Артез. С огнем? Эта роль мне внове. Придется хорошенько ее отрепетировать.

Допрашивающий. Этого довольно.

Похлопав свой безголовый манекен по плечу, Ламбер спросил:

— Не так ли, друг мой, этого довольно?

В самом деле, этого довольно. Остальное — лишь нежелательные последствия.

Как случилось, что человек явился для оформления личности ровно двенадцатью часами раньше, чем было запрограммировано? Чтобы предотвратить в будущем подобные весьма досадные для обеих сторон казусы, мы полагаем необходимым и даже считаем своим долгом довести этот случай до всеобщего сведения.

Прежде всего следует доказать, что вина лежит отнюдь не на вызванном, который до сих пор всегда говорил о себе в первом лице, хоть и без особого воодушевления, а только потому, что так принято. Напротив, он уже готов был иной раз похлопать себя по плечу и обратиться к себе на ты: «Хорош же ты, голубчик» — или как еще говорят в подобных случаях. Но это был бы более чем неосторожный жест, его могли истолковать как некое признание вины. И только после события, о котором пойдет речь, выступать в первом лице показалось ему неуместным и он решил временно пользоваться третьим лицом. Временно.

Вызванный вовсе не был ни бестолочью, ни недоучкой. Прописанный, как полагается, в полиции, он аккуратно платил подоходный налог. Был, что называется, в расцвете сил, лет сорока или около того, ведь после вызова годы, как известно, не считают. А за пять или шесть месяцев до этого сидел у смертного одра своей жены, принявшей изрядную дозу снотворного, Хотя и не столь большую, чтобы не ввести врачей, этих неисправимых романтиков, в искушение возвратить ее к жизни. Да еще и задремал, сидя на стуле у постели больной. Что и говорить, все это лишь обстоятельства его личной жизни, для объективного расследования данного случая силы доказательства не имеющие. Упоминая о них, мы хотели только дать понять, что вызванный вовсе не последний дурак.

Что ошибка произошла не по его вине, можно с несомненностью доказать юридически. И психоаналитики с этим согласятся. Данное обстоятельство следует решительно подчеркнуть потому, что совершить ошибку было ему простительно! Ведь принятую ныне печатную повестку ему вручили сразу же после дневного сна.

Известно же, что сразу после дневного сна умственные способности человека не на высоте, и в этом состоянии он может легко принять ошибочное решение. В наше время некоторые ученые даже считают, что лучше перемочь усталость, чем завалиться спать после обеда. Спасает ли это от ошибочных решений, следует еще доказать; статистики спорят по этому вопросу. Покуда же, если звонок в дверь прозвенит непосредственно после пробуждения, человек реагирует следующим образом. Он думает: что за негодяй позволяет себе в такое-то время… черт с ним, пусть звонит, пока рука не отвалится! И все-таки человек вскакивает, хоть его и с души воротит. Буквально, и это внушает серьезные опасения. Он пятерней прочесывает волосы, ковыляет к двери, натыкается на ножку стула или угол стола и клянет все на свете. Добравшись наконец до порога, он рывком распахивает дверь, намереваясь облаять звонящего.

Но в полутьме лестничной площадки стоит вежливый юноша, быть может, студент, подрабатывающий на каникулах, нанявшись на почту или в контору срочных доставок, и, смущенно улыбаясь, протягивает письмо, квитанцию и химический карандаш — ибо опыт учит, что в подобные минуты под рукой не оказывается химического карандаша и пришлось бы долго копаться, чтобы отыскать таковой, — получатель откашливается и говорит: «Большое спасибо». А потом, указывая на квитанцию, спрашивает: «Здесь?» И расписывается, пользуясь дверным косяком как подставкой. Юнец глядит большущими, чуть-чуть испуганными глазами. Да и в самом деле! Имеют ли подобные неразборчивые подписи, нацарапанные стоя, юридическую силу? А что, если человек впоследствии заявит: это не моя подпись. Юнцу пришлось бы, чего доброго, под присягой давать показания, что подпись поставлена именно этим человеком, а кому охота присягать?

И даже дверью, проводив юношу, человек не хлопает, как собирался. Наоборот, не успевает щелкнуть замок, как ему приходит в голову, что, пожалуй, парнишке следовало дать на чай. «С нарочным! Нарочный оплачен!» Ну сколько там платят нарочному? Итак, человек вновь открывает дверь, выходит на площадку, перегибается через перила и кричит: «Эй!» Увы, поздно. Ни на третьем этаже, ни на лестнице второго парнишку не видно и те слышно. Он, видимо, бесшумно сбежал вниз, прыгая через две, а то и три ступеньки. Даже как хлопнула наружная дверь, и то не слышно. Правда, она с пружиной. Жаль, человек с радостью дал бы парнишке на чай. Да-а, не иначе как на крыльях улетучился. Ну на то он и нарочный.

Что же касается письма, то его человек, не распечатав, бросает на стол и перво-наперво отправляется в кухоньку согреть воду для кофе. А затем в туалет. Все как положено. Даже срочное письмо ничего в этом не меняет. А уж срочное тем более. Ибо опыт учит, что только отправитель воображает, будто письмо срочное, и красной наклейкой на конверте намерен сбить получателя с толку. Вдобавок на конверте не указан отправитель. Какая самонадеянность! Этак каждый кому не лень станет строчить письма. Да еще в левом верхнем углу наискось крупными буквами выведено: «Лично!»