– Какие? – вежливо и весело поинтересовался гость.

Капитан сказал, что любит фильмы настоящие. Гость попросил привести пример фильма, которые нравятся хозяину дома. Тот на секунду задумался.

– Вот «Героин». В «Заре» шел. – Капитан вспомнил, что замполит советовал сходить на эту картину, поскольку там отображены события на острове Даманский.

Лион Иванович радостно кивнул:

– Вы его уже видели?

– Я его еще не видел, но я люблю героические фильмы, а не ваши полонезы.

Гость притворно вздохнул:

– Мне кажется, что вам это кино не понравится. Это документальное кино.

– А это ты врешь! Героизм есть героизм, и без него армия никуда, с документами или без документов.

– Там, извините, о героине, а не о героизме.

– А это ты не болтай, героя как ни назови, он всегда герой.

Ну, и так далее. Молодые Стебельковы сбегали в свое время в кино и знали, о чем идет речь. Районные прокатчики, получив коробки с лентой, не разобрались, что там два фильма: один действительно о событиях на уссурийской границе, а второй – о страшном вреде, приносимом наркотиком героином. И на афишу вынесли самое звучное слово из написанных на коробках.

Стебельковы хихикали в кулак. Нина Семеновна была слишком занятая своей, не очень понятной тоской, тупо смотрела по сторонам, у нее не было сил что-либо понимать. Виктория Владимировна вертела за талию свою рюмку, подняв правую бровь. Лион Иванович сохранял на лице полную серьезность, но Ларочке было понятно, что он издевается над ее отцом-офицером. Это нужно было срочно прекратить, и Ларочка опрокинула бокал с вином «Лидия» на бежевые штанишки говорливого «денди», но промазала, попала на подол бабушки. На нее она тоже была в данный момент сердита, хотя и в рамках общего почтения к ее грандиозности и величию.

Ларочка выбежала из-за стола, оставляя за собой неразбериху и причитания. Лучше скандал, чем зрелище агонизирующего отца. И унеслась злая в темноту на берег Чары. На мост, к которому ей запрещали приближаться.

Река была пятнистая и сияла как начищенная там, где ее не закрывали ивовые обвалы. Луна пересекалась двумя узкими облаками, разноцветными и двигавшимися с разной скоростью. На глинистом пятачке в камышах дергалось пламя костерка, там тоже было застолье.

Стоявшую на мосту девочку сразу заметили, что сказалось на работе голосов, они сразу все чуть охрипли, и вокруг них возникла заговорщицкая аура.

– Эй, Лариска, иди сюда, хочешь вина?

Ларочка не сочла нужным отвечать, ей еще хотелось получить какие-то витамины от этой поразительной ночной картины, почти не испорченной пьяноватым костерком.

– Эй! – крикнули опять.

И из камышей вышел парень. Незнакомый, как сразу поняла Ларочка. Она не испугалась, хотя поняла, что в парне этом есть угроза. Непонятная, но точно есть. Он забрался на мост и двинулся к ней такой походкой, что даже в темноте можно было понять, что гнусно улыбается.

– Тебя ведь Лариса зовут?

– Да.

– Ну, это даже теплее. Пойдем. Там вино есть, поговорим. Луна. – Приблизившийся парень, видимо возбужденный рассказами о таинственном прошлом девы Ларочки, сделал почти мгновенное двойное движение, убил пару комаров на щеке и схватил третьеклассницу за руку: – Пошли!

– Не хочу. – просто и серьезно сказала Ларочка.

– Пошли, чего кобенишься. – И он сильно, грубо потянул.

Непонятно, что показалось Ларочке более отвратительным физическое хамство или это, в общем-то, общеупотребительное в здешних окрестностях слово. Она вдруг толкнула его с совсем не детской силой. И он от неожиданности перевалился спиной через перила и молча шлепнулся в реку.

Город Гродно от других белорусских городов отличался тем, что во время войны его и сдали наши немцам практически без боя, и получили обратно, не штурмуя, поэтому он сохранил большую часть своего исторического вида.

Приземистый замок Стефана Батория на правом, высоком берегу Немана, несколько частично действующих костелов, сеть узких улочек старинной застройки, с крохотными магазинчиками и ресторанчиками. Культурным центром города был Дом офицеров, двухэтажный особняк до такой степени увитый плющом, что напоминал лежащую овцу. В пристроенном у него в тылу концертном зале проходили главные гастрольные концерты, к нему же был прилеплен и специальный гимнастический зал для всемирно знаменитой гимнастки Ольги Корбут. Ларочка записалась сразу в пять кружков, имевшихся в Доме офицеров. Музыка, лепка, театральный, кулинарный, исторический и еще хор.

Училась она отлично, пересадка ее ученического организма из одной школьной почвы в другую (что иной раз ломает слабые характеры) прошла для нее безболезненно. Она умудрялась быть одновременно и формальным и неформальным лидером. Активно включалась во все официальные акции – макулатура, металлолом – и всегда оказывалась среди передовиков, при этом даже у самых закоренелых неформалов не возникало желания отлупить ее после школы портфелями. И для них она оказывалась как бы своя. Когда пришло время вступать в пионеры, она не просто вступила, но скоро стала членом совета дружины с явными председательскими перспективами.

Каждое лето отправлялась Ларочка в пионерский лагерь. Детям обычно там не нравится, ей нравилось. Особенно во время праздников. Кутерьма, горн, ночные костры, песни в обнимку, слезы, восхищение наступающим будущим.

Лагерь «Румлево» располагался на огромном, густо поросшем соснами холме, изрытом кротами. Повседневная жизнь там была, конечно, вяловата. Пионервожатые крутили между собой полускрытые романы и почти открыто исповедовали портвейн. Пионеры, предоставленные сами себе, зевали в беседках, скучно глядя на одинокий волейбольный мяч, валявшийся под дырявой, провисшей почти до земли сеткой. Отдельные личности охотились за земляникой или бабочками. Ларочка им даже завидовала немного, их посвященности и увлеченности, но чувствовала отвращение к столь немасштабной работе.

Лагерь преображался в последние три дня каждой смены, когда начиналась подготовка к «Большой эстафете». Многоэтапное соревнование: прыжки, метание, плавание, шахматы, бег, волейбол, городки и все что только можно придумать. Причем суть замысла была в том, что соревновались не отряды, первый, второй, пятый, где победителя определяло бы простое преимущество в возрасте, а «цветные» команды, «нарезанные» по кусочку из каждого отряда: «Красные», «синие», «желтые», «белые».

Ларочка каждый год и на все три смены становилась членом своего штаба, и всегда это были «красные». Она знала, как расставить людей. Лучше всех представляла, кто «у нее» прыгун, кто бегун, а кому лучше сесть за шахматную доску или согнуться в тире. Сначала с ней пытались спорить и ставить на место как девчонку, но она умела перекричать и настоять на своем, и, поскольку она всегда потом выигрывала и с большим отрывом, ее уже со второй смены делали начальником штаба.

Ларочка не могла бы объяснить, что с ней происходит, когда происходит это разделение на «своих» и «чужих». На «красных» и прочих. Важность победы для своих вдруг становилась для нее какой-то огромной, даже безусловной ценностью, и она на многое была готова. Да, на все. Почему-то с момента распределения ребят на команды, все «не красные» становились для нее совсем чужими, как бы выведенными из под действия общего дружеского закона. Не рассуждая, она готова была умереть за «красных». За своих.

Вот она – совершенно оформившаяся семиклассница. В обтягивающей майке и синих трениках, тоже все как надо обтягивающих, с двумя решительными хвостами на голове, быстрым зеленым взглядом, она, конечно, ощущала постоянно сочащееся в ее сторону мужское внимание. Завхоз и шофер лагерной продуктовой машины так те просто прицокивали языком при ее появлении и произносили уже почти недвусмысленные двусмысленности, но Ларочка воспринимала эти «знаки внимания» с редкостным хладнокровием. Не оскорблялась ханжески, мол, как им не стыдно. Расценивала как все же отличие, но не заслуживающее какой-то реакции.