Конечно, если бы в дом пришли посторонние люди, гости были бы осторожнее, говорили бы иначе. Но сегодня все гости в доме у Абдаллаха принадлежали к общей вере. Все они были шиитами. И они с удовольстви

ем ругали своих врагов и хвалили единомышленников.

Чем ты думаешь заняться в нашем городе? — спросил Абдаллах ученого старика Натили.

Я пишу книгу, в которой хочу изложить свои знания по философии, астрологии и некоторым светским наукам. Может быть, меня представят ко двору и я получу содержание.

У тебя есть близкие или знакомые?

Нет, я одинок и все свое богатство ношу с собой.

Но ведь, чтобы закончить книгу, тебе придется некоторое время пожить без содержания.

Я знаю это. Мне много не надо. И может быть, я найду себе ученика или несколько учеников.

Абдаллах задумался.

Согласится ли этот ученый старец с благородной внешностью стать учителем Хусаину. Было бы очень хорошо, если бы согласился. Тем более что он шиит.

Абдаллах не знал, что у старца не было денег и за весь день до прихода к Абдаллаху старец съел только то, что ему подали, — кусок ячменного хлеба да пиалу воды. Он не знал, что старец, едва войдя в дом и увидев Хусайна, чуть не подпрыгнул от радости. «У образованного человека и дети должны учиться, — подумал он. — Может быть, меня возьмут учителем к сыну?»

Для моего сына нужен учитель, — сказал Абдаллах. — Я не хочу обидеть тебя своим предложением, но, если ты согласишься, я бы с радостью принял тебя в мой дом.

«Конечно, соглашусь», — подумал Натили, но вслух сказал другое:

А достаточно ли преуспел в учении твой сын? Ведь логика, и геометрия, и те другие знания, которые

я ему стану преподавать, очень сложны для юного ума.

Ты измеришь глубину его знаний, если согласишься поговорить с ним, — ответил Абдаллах.

Вечер кончился.

Красавцы певцы забрали подарки и пошли в дом, где они остановились.

Богатый купец ушел ночевать к другу.

Другие гости разошлись по своим домам.

Натили остался ночевать у Абдаллаха.

На следующее утро отец пошел по служебным делам. Махмуда отвели в школу — мактаб — учить коран. А старый Натили и Хусайн сели рядом.

У Натили были три книги. Одной из них он гордился особенно. Она была сочинена Порфирием Тирским и называлась «Введение в логику».

Логика — это мерило всех истин, — любил повторять Натили запомнившиеся ему слова мудрецов.

Итак, мальчик, я понимаю твои волнения и страхи перед этой наукой, — решил успокоить Натили Хусайна.— Я тоже смущался когда-то, и смущение мое не исчезло до сих пор. Я слышал, ты хафиз, знаешь коран наизусть. Память ребенка бойка, но непостоянна. В детстве я тоже мог стать хафизом. И те словесные науки, которые ты изучил, даже законоведение и индийский счет — все это только первый шаг на пути к познанию. Наука широка, границы ее скрываются во мраке неведения, и только логика помогает нам на пути к знанию. Натили помолчал. Он был доволен таким вступлением. — Ты понял все, что я сказал тебе?

Да, я все понял.

Хорошо. Тогда приступим.

Натили осторожно перелистал несколько страниц.

Так, это посвящение. Это вступление. Вот, вот здесь... Объяснения рода, вида и видового отличия. Это тебе покажется трудным сначала, но потом, я надеюсь, ты все-таки поймешь. Я сам постигал разницу между родом и видом, когда учился, две недели. Слушай, я читаю тебе. — И он начал читать, водя пальцем вдоль строк: — «Род — это то, что говорится о многих вещах, различных по виду, в ответ на вопрос «что это?». Не понял? — спросил он Хусайна.

Мне кажется, я понял.

Нет, ты подумай. Хочешь, я прочитаю тебе еще раз или еще несколько раз. Или на, только осторожнее, не порви страницы, прочитай сам.

Я уже понял, — сказал Хусайн.

Ты не волнуйся, я сам обдумывал это понятие две недели...

Мы говорим: дом и дворец. Мы знаем, что каждый дворец — это дом, но не каждый дом — дворец. Значит, понятие «дом» — это род, а понятие «дворец» — это вид. То есть более широкое понятие является родом по отношению к менее широкому.

Как? Как все это ты сразу понял? — удивился Натили. — Неужели это я тебе так хорошо объяснил?

Это нетрудно. Животное и верблюд. Животное — род, верблюд — вид. А еще... — Хусайн засмеялся. — Человек и дурак. Человек — род, дурак — вид.

А если верблюд и верблюжонок? — Натили хитро прищурился. — Или, например, дворец и дворец эмира.

Тогда верблюд и дворец — это род, а верблюжонок и дворец эмира вид.

Что же нам с тобой теперь делать? — удивился Натили. — Я думал, что у нас на это уйдет неделя. Ну хорошо, будем учиться дальше.

Они изучили объяснение определения и описания; объяснение того, что такое суждение, объяснение отношения противоречия суждений и двигались все дальше. И уже Натили не пытался объяснять своему ученику. Он только читал ему определения. А ученик мгновенно постигал смысл этих определений и сам объяснял учителю. При этом Хусайн объяснял так понятно, доходил до таких тонкостей, о которых у учителя не было даже представления.

После третьей молитвы пришел отец.

Ты доволен прилежанием моего сына?

Натили стоял, забыв все слова... Он даже заплакал от волнения.

Я недостоин учить твоего сына, — сказал он, оправившись. — Самый лучший учитель в мире мог бы лишь мечтать о таком ученике. Отец такого сына... — Тут старик снова сбился.

Я понимаю тебя, — отец улыбнулся, — и я рад, что мой сын тебе понравился. Сейчас мы будем обедать, а потом, Хусайн, ты подсчитаешь кое-какие счета, которые я принес из дивана.

Нет, нет, — неожиданно для себя вмешался Натили. — Разум ребенка надо беречь, не загружать его посторонним делом. Ничего не должно занимать его, кроме наук. Прости, что я вмешиваюсь, но лучше я сам подсчитаю эти счета. Я ведь тоже немного владею индийским счетом.

Видишь ли, дело в том, — Абдаллах замялся, — дело в том, что нам с тобой не под силу это сосчитать за один вечер, а Хусайн сделает в пять минут и без бумаги, просто в уме. Это для него забава, игра.

Весь обед старик молчал, благоговейно поглядывая на своего ученика.

Когда-то в Афшане у маленького Хусайна был со

сед — маленький Умар, тот самый, который любил кричать «дай, дай, дай!».

Теперь родители Умара неожиданно получили наследство. Разбогатев, они переехали в Бухару и снова стали соседями Хусайна. Умару было одиннадцать лет. Его собирались отдать учеником поварского искусства. Брат матери Умара служил пловщиком при самом эмире.

Хусайн и Умар часто гуляли вместе.

Однажды они шли по улице.

Вот бы так идти, идти и вдруг деньги найти, — сказал Умар.

И в то же мгновение на этом месте они нашли деньги.

Кожаный мешочек с деньгами лежал в пыли на улице, и его никто не видел. Улица была пуста. Лишь издалека медленно приближался старик на ослике.

Поровну! Деньги поровну! — обрадовался Умар. Он отбежал за поворот, сел у края за пыльный камень, осторожно высыпал деньги, мешочек бросил за камень и стал делить.

Что можно было сделать на десять дирхемов?

Купить сладостей и наесться ими так, что станет во рту горько.

Или купить забавные меховые игрушки, которые привезли из Хорезма, а в Хорезм привезли из далеких холодных стран.

Или дать деньги нескольким заклинателям змей. Заклинатели заиграли бы на свирелях, каждый свою песню, и все змеи сразу затанцевали бы, каждая свой танец, и получился бы ужасный змеиный хоровод.

Наконец, можно было даже купить осла, конечно, не очень молодого, не очень сильного, не очень зрячего и, может быть, даже глухого.

Вот сколько денег лежало в кожаном мешочке на одной улице.

— Я люблю сладкий орех, — сказал Умар и пошел покупать свой сладкий орех. — Если я принесу деньги домой, у меня их заберут.