Райхан советовался с Абдаллахом, пытался разузнать у него как у опытного человека, не поднимутся ли в этом году цены, каков урожай...

Ситора, сестра моя, — сказал как бы между прочим Райхан, прощаясь, — как раз достигла возраста, когда пора выходить замуж. Все некогда заняться ее делами, да и человека хочется найти ей приличного. Она все-таки из хорошей семьи и воспитание получила хорошее. И, я тебе по секрету скажу, очень она красива и добра, о начитанности ее говорят все в нашем селении. Вот только застенчива уж слишком. Даже со мной стала стесняться разговаривать. Узнала бы, что ты, мой гость, слышал ее голос, убежала бы к себе и до вечера не показалась. Жаль, отец наш умер. А у меня столько дел, сам понимаешь!

...Через несколько месяцев Ситора стала женой Абдаллаха. Он и дом купил в Афшане, и первый его сын, радость отца, маленький Хусайн, родился здесь. Вот он, сынок, ползает по ковру, слушает разговоры старших и все запоминает. Старшие только удивляются и вспоминают аллаха. Не знают они такого, чтобы ребенок, не научась еще ходить, уже умел бы разговаривать. Да так разумно, что и парню другому поучиться бы в пору.

Сначала маленькие дети не умеют говорить. Они понимают многие слова, но сказать их не могут.

Маленький Хусайн был очень любопытным мальчиком. Как только научился он поднимать голову, так стал вертеть ею во все стороны, оглядывая разные предметы. Потом он понял, что для каждой вещи люди придумали имя. Если при нем произносили «ухо», он хватался за ухо. Говорили «стена», он хлопал рукой по стенке. Однажды он держал глиняную игрушку и неожиданно ее уронил. Игрушка, конечно, разбилась. И тогда маленький Хусайн сказал первое слово. Он спросил:

Почему?

Он очень удивился: только что была целая, красиво раскрашенная игрушка — и вдруг на полу просто глиняные обломки.

С тех пор это слово он повторял много раз в день.

У соседей рос маленький мальчик Умар.

Умара часто приносили в дом Хусайна. Умар тянул ко всем вещам толстые ручки и кричал:

Дай! Дай! Дай!

А Хусайн удивлялся:

Почему?

Каким хозяйственным растет ваш сын! — говорила Ситора, мать Хусайна. — С малых лет уже все к себе.

«А ваш-то глупенький какой, — думала мать Умара. — Ничего не понимает. Все почему да почему».

Про Хусайна рассказывают такую историю. Это случилось, когда из всех слов он умел говорить только «почему».

Служанка показывала золотое кольцо Хусайну и нечаянно уронила его в мешок с крупой. А в этот момент ее отвлекли, куда-то позвали, и она про кольцо забыла. В мешок насыпали крупы доверху и вынесли из дому — хранить. Все это видел маленький Хусайн.

На другой день про драгоценное кольцо вспомнила мать, смотрит — а его в доме нет. И заподозрила служанку: «Только ты и могла украсть, в доме никого посторонних не было». Служанка заплакала. Ей не поверили и выгнали ее из дому вон.

Хусайн махал руками и громко кричал. Никто не знал, почему у него испортилось настроение. Он плакал два дня.

Очень скоро он научился говорить слова так, что его стали понимать взрослые. До этого он несколько дней повторял одни и те же звуки, но в них никто не узнавал слова. Первая его фраза была о служанке. И о кольце. И о несправедливости.

Взрослые удивились, принесли мешок, вспороли его, высыпали крупу, смотрят — прав маленький Хусайн.

Нашли служанку, извинились, наградили ее, но она назад не вернулась, хотя все следующие годы рассказывала эту историю про удивительного малыша Хусайна.

Кто не знает веселых и печальных, язвительных и ласковых четверостиший-рубаи, которые сочинил Адам поэтов Рудаки! Кого не тронут напевные его касыды — песни, тот чурбан, бездушный пень, и ему нечего делать в жизни людей!

Говорят, он написал миллион триста тысяч стихотворных строк. А ведь известно, что не всякий смертный может даже сосчитать до тысячи. А многим людям от рождения до смерти хватает двадцати тысяч дней. Вот оно как, если сопоставить числа.

Там, где родился Рудаки, в садах-зарослях стоит гора. Ее называют «гора соловьев». Туда часто уходил Рудаки, он учился петь у соловьев, ручьев и леса и пел вместе с ними...

Он пришел в Бухару, во дворец эмира, из горной деревушки. Его песни были песнями самой земли, песнями людей, обрабатывающих эту землю. И даже поэтическим именем своим он взял название родного села. Села, о котором слышал редкий купец. Почет и богатство окружили Рудаки при дворе эмира.

Одна касыда, спетая поэтом, могла подействовать на эмира так, как не действовали ни слова воинов, ни уговоры приближенных.

Но зыбким было счастье Рудаки. Соловей может забыть свой лес и петь в золоченой клетке. Истинный поэт не забывает о своем народе. И когда в Бухаре отчаянные люди поднялись за веру и справедливость, и когда покатились их головы под ударами мечей, Рудаки был бы заурядным соловьем в золоченой клетке, если бы не вступился за них...

Ослепленным, старым и нищим возвратился в родное село изгнанный из дворца великий поэт. Но народ по-прежнему был счастлив любить его.

Примерно такой разговор шел в доме Абдаллаха.

Был вечер, в комнате горели светильники. На ковре сидели Абдаллах, Райхан и дядя Райхана.

Дядя приехал из Бухары навестить племянника и племянницу. Да и дела кое-какие у него были. Абдаллаха он видел второй раз, и нравился ему Абдаллах все больше. И образованный, и почтительный со старшими. Около Абдаллаха сидел маленький Хусайн, Сидел тихо, слушал беседу взрослых.

Говорят, он даже слова произносит, этот маленький мальчик. Но какие слова может сказать ребенок, если в жизни он сделал еще только несколько боязливых шажков.

Каково же было удивление дяди Райхана, когда этот ребенок вдруг заговорил стихами. Самыми настоящими стихами! Дядя Райхана, рассказывая о каком-то своем знакомом, решил процитировать строки из Рудаки.

«Тех, кто, жизнь прожив, от жизни не научится уму», — сказал он и вдруг забыл следующую строку. Всегда знал, а тут забыл. Он даже пальцами хрустнул от нетерпения.

И вдруг маленький Хусайн продолжил:

«Никакой учитель в мире не научит ничему».

Да-да, именно так у великого Рудаки, — сказал дядя Райхана, а потом вдруг уставился на мальчика в немом изумлении.

И ночью дядя Райхана не мог заснуть. Ворочался, поражался и охал, возвращаясь в мыслях к ребенку, которого родила племянница Ситора.

А потом родился у Хусайна маленький брат. Редко капризничал, мало плакал, рано стал улыбаться. Научился садиться, ползать, ходить.

Хороший мальчик, — хвалили соседи.

Но отец ждал большего. Он никому не говорил об этом, конечно, но ждал. «Неужели аллах дарует мне и второго ребенка такого же удивительного, как Хусайн?» — мечтал он,

Махмуд сказал первые два слова. Первые его слова были «дай» и «мама».

Отец взял маленького Хусайна с собой в Рамитан.

Был конец августа, жара спала, но земля кругом оставалась сухой. На земле выступил белый налет.

Хусайн сидел на коне впереди отца, отец легко придерживал его. Маленький Хусайн первый раз в жизни уезжал из своего селения Афшана, где он родился и прожил ровно шесть лет.

Это несчастная земля, сынок, — говорил Абдаллах маленькому сыну. — Бесплодная земля. А ведь стоит подвести сюда арык, оросить участки, и место это превратится в цветник. Только кто сейчас станет заботиться о нищей земле. Правитель наш Нух ибн-Мансур привык, что за него распоряжаются мать и везир. — Абдаллах на всякий случай оглянулся. — И никто не задумывается, что если нищает земля, то нищают и люди. А если нищают люди, то нищает и власть.

Они проехали уже немало. На дороге иногда попадались редкие арбы да всадники. На полях работали кетменями люди в лохмотьях, навстречу шли крестьяне в рваных халатах, робко кланялись, завидев издали Абдаллаха.

Сейчас ты увидишь другие земли. Смотри, здесь посевы ровнее, а там, впереди, сады. Это мой Рамитан. К нему подведен широкий арык.