– Гуд, что мы на рэ.

– То есть хорошо, что мы в ресторане, – легко переводил я под конец беседы.

Она нахмурилась, задумалась. Потом улыбнулась:

– Ну да, в рестике.

– А какой твой любимый рэ?

– На Кропотке хо, и др.

Я невольно поддался чарам простоты. Маленькая головка, в которой мозг поместился бы с трудом. Распахнутые глаза и тихая улыбка. Точеная фигурка. И красивые, зовущие к поцелую губы. Было тепло от одного созерцания.

Нагрянули мои «однополчане», выпускники ВГИКа. На Машу тут же уставился Юлик – обжигающе-немигающими глазищами. Полгода назад, во время ознакомительной поездки вгиковцев в Госфильмофонд (по адресу «Белые столбы и направо»), он так непристойно набрался, что расхаживал в жанре неприкрытого ню по «объекту культурного наследия народов РФ».

Полногрудая Ольга, бывшая староста группы, с ходу объявила приказным басом:

– Стас, давай так. Музыка – это твое. Арт-хаус – Юлика. А постановки и фильмы про обычных людей и их земные взаимоотношения – это мое!

– А нам что, снимать про хорьков в космосе?! – завизжал Виктор.

Когда ему стукнуло сорок, он продал бизнес, поступил на режиссерский и купил квартиру в Пальма-де-Майорке, чтобы там спокойно, ни на что не отвлекаясь, монтировать фильмы. Оставалось только их снять. Последняя сценарная заявка Виктора начиналась зловеще: «Ночь. Подоконник. Тарелка. Чистая белая тарелка. На тарелке гайки диаметром 17 мм».

– Вить, представляешь, а я то же самое хотела спросить у Дэвида. Хотела выцепить его с пресс-конференции, побалакать о нашем, про красную йогу, но охрана не пустила! – Документалистка Юлия гордо озирала притихших друзей, крупный прыщ на ее лбу напоминал настоящий третий глаз.

Присутствующие без лишних пояснений догадались, что «выцепить» предполагалось «всего-то навсего» автора «Человека-слона», «Твин Пикса» и «Шоссе в никуда», лауреата «Золотой пальмовой ветви», Его Психоделичество Дэвида Кита Линча.

– А я бы про хорьков спросил у Альмодовара, тоже хороший режиссер. – Виктор «разрядил» обстановку по принципу «сунь два пальца в розетку».

Все обернулись к Юлику. Он вскочил, часто задышал, покраснел. Потом замахал руками и стал подпрыгивать. С губ слетали слюни и обрывки фраз.

– Никогда… Ничего… Никогда… Вообще никогда не говорите… про… про… Аль… модовара! – Юлик остановился и возвел руки к плафону светильника: – Да я готов задницу ему расцеловать!

Тем временем танцовщица массовки втиснулась между мной и столом, уперлась в мое лицо филейной частью, и стала долго что-то вытаскивать из клатча, лежавшего на свободной стороне стола. Певица, с которой у меня было пару раз, то и дело просила огня, чтобы закурить. А официантка слишком часто и слишком интимно спрашивала, что еще принести.

– Не обращай на них внимания! А лучший все равно Антониони, – подмигнул я Маше с апломбом маститого режиссера. – Поэт отчуждения, правда, не особо жаловал закадровую музыку, считал ее дешевой манипуляцией, но даже у него танцы в La Notte, классный саундтрек в «Забриски Пойнт». Умер в позапрошлом, в один день с Бергманом.

«Киношная распальцовка» не очень-то сработала. Мария заскучала, застегнула сумочку, встала.

Я предложил подвезти. Не успела дверь такси захлопнуться, позвал к себе. «Аленка с шоколадки», не глядя на меня, пробормотала что-то про «в другой раз». Я настаивал, «почему не сегодня», лез с поцелуем. Она отстранилась, а причину назвала первую попавшуюся – не было с собой зубной щетки и расчески. С чувством интеллектуального превосходства (несомненно, ложным) вцепился в конкретную причину отказа и, не дав девушке опомниться (как мне казалось), попросил таксиста припарковаться у подъезда ее дома исключительно для того, чтобы она сбегала за умывальными принадлежностями и вернулась обратно. Покорно поехала ко мне. Сначала осталась на одну ночь, потом на вторую и так далее. Одна короткая ночь норовит растянуться на полжизни. Особенно если утро после ночи начинается с готового завтрака и на все готовой девушки.

Все шептались, осуждали, мол, стирает и готовит, мол, кухарка-эскорт. А я был счастлив. Маше можно было ничего не рассказывать, ведь она все равно не многое запоминала, и ничем не удивлять – ее устраивало все. Каждый вечер в ее тишине или косноязычном стрекоте был похож на маленький отдых на теплом курорте. И по утрам, когда она с видом заядлой хозяйки хлопотала у плиты, очередная порция переваренных макарон или недожаренного омлета казалась очень вкусной.

Машутка напоминала мою милую бабушку. Которая так любила дедушку. Которого так любил я. И без которого жизнь начисто потеряла смысл. Дед отказался от первых еврейских красоток ради тихой провинциалки. Она приехала к нему в Москву без вещей и приданого. Она ночами изучала Устав КПСС, всегда хотела вступить в партию, на всю зарплату патриотично покупала советские облигации вместо хлеба. И любила деда до последнего вздоха.

Эх, Машутка…

Хорошо помню сутки до премьеры.

Тогда я снимал однушку на верхнем этаже панельного дома на Высокой. Обои с подтеками, крепкая старая мебель и замечательная широкая кровать из IKEA, которая занимала значительную часть пространства комнаты и была крайне необходима при моем образе жизни.

Если бы та кровать могла ожить, она стала бы моей идеальной подругой – умеет хранить секреты, не скрипит, не ревнует, всегда можно положиться. Кстати, при обоюдном превращении предметов в людей, а людей в предметы новые люди вымрут в первый же год из-за нас, предметов, ведь в новом предметном мире все расклеится и станет никудышным: кровати чуть что ломаются, компьютеры ловят «глюки», чайники «тупят», сόски глумятся, торговые и парковочные автоматы бесконечно заглатывают купюры, любые вещи мешают жить, а светофор горит красным из принципа (как говорится, ни себе, ни людям).

В коридоре поздоровался с соседкой. Марионеточно качая головой, старушка проскрипела свое вечное:

– Сгорим, ой, сгорим! Точно сгорим.

Старуха каждый вечер повторяла угрозу, причем с одинаковой горечью и убежденностью.

В десять вечера в дверь позвонила управдом. Толстые ноги в тапках, халат, хмурые брови в линию.

– Сергей приходил?

Своего арендодателя Сергея я не видел уже полгода. Между запоями он гастролировал по Подмосковью: ремонтировал квартиры исключительно у одиноких женщин и с обязательным скандалом. После месяца совместного проживания дамы обнаруживали разрушенную ремонтом квартиру, недостачу чего-нибудь серебряного или золотого в серванте (шкатулке/матрасе/секретном пакетике среди белья или простыней) и к тому же незапланированную беременность.

Управдом, не дожидаясь моего ответа, с силой захлопнула дверь. Сцена повторялась еженедельно и каждый раз была предзнаменованием неприятностей.

Машутка, тоже в халате, перебирала вещи.

– Не хочешь заняться чем-то более интеллектуальным? – раздраженно брякнул я.

В ответ Маша заморгала и загадочно промолчала.

– Гарь! Гарь чувствуешь?

Маша заморгала еще чаще.

Подхожу к окну. Вместо классического абстрактного пейзажа «Трубы ТЭЦ полуночной Москвы» вижу подозрительную картину «1999-й. С огоньком, или Синий туман похож на облом». Открываю окна, снизу валят клубы гари.