Голубков. Едем, Сима, я больше не могу видеть Константинополя!

Серафима. А куда он денется? Он болен, господа!

Хлудов. Убедительно прошу не беспокоиться. Я уезжаю лечиться в санаторий, в Германию.

Голубков. Ну прощай, Роман Валерианович.

Серафима. Прощайте. Я буду о вас думать, буду вас вспоминать.

Хлудов. Нет, ни в коем случае не делайте этого.

Голубков. Ах да, Роман Валерианович, медальон. (Подает Хлудову медальон.)

Хлудов (Серафиме.) Возьмите его на память. Возьмите, говорю.

Серафима (берет медальон, обнимает Хлудова). Прощайте.

Голубков (указывая в окно). Прощай, душный город!

Уходит с Серафимой.

Хлудов. Ну а ты куда?

Чарнота. Мы люди маленькие. Я сюда вернулся, в Константинополь.

Хлудов. Серафима говорила, что город этот тебе не нравится.

Чарнота. Я заблуждался. Париж еще хуже. Так, сероватый город... Видел и Афины, и Марсель... Но... пошлые города! Да и тут завязались связи, кое-какие знакомства... Надо же, чтобы и Константинополь кто-нибудь населял.

Хлудов. Знаешь что, генерал, поедем вместе? Ты человек смелый...

Чарнота. Нет, я не смелый, спасибо. А у тебя на лице, Роман, написано, что ты в германский санаторий собрался. Но поверь, что не успеешь ты высадиться на берег, как проживешь ровно столько, сколько потребуется, чтобы тебя с лодки снять и довести до ближайшей стенки, да и то под строжайшим караулом, чтобы тебя толпа не разорвала по дороге! Там, брат, в этом санатории, тебя хорошо помнят. А за компанию с тобой и меня поведут. От смерти я не бегал, но за смертью специально к большевикам не поеду. Дружески говорю, Роман, брось! Все закончено! Империю Российскую ты проиграл, а в тылу у тебя фонари!

Хлудов. Ты проницательный человек, оказывается.

Чарнота. Но не идейный. Я равнодушен. Я на большевиков не сержусь. Победили и пусть радуются! Зачем я буду портить настроение своим появлением?

Внезапно ударило на вертушке семь часов, и хор с гармониками запел: «Жили двенадцать разбойников и Кудеяр-атаман...»

Ба! Слышите! Вот она! Заработала вертушка! Ну прощай, Роман! Кто во Францию, кто в петлю, а я, как Вечный Жид, отныне Летучий Голландец я! Последний раз говорю, остерегись, лечись и забудь! (Распахивает дверь на балкон.) Здравствуй вновь, тараканий царь Артур! Ты ахнешь сейчас, когда явится перед тобой во всей славе своей отставной генерал Чарнота! (Исчезает.)

Хлудов (один). Избавился? Один. И очень хорошо. (Оборачивается, говорит кому-то.) Сейчас, сейчас... (Пишет на бумаге несколько слов, кладет ее на стол, указывает на бумагу пальцем.) Так? (Радостно.) Ушел. Бледнеет. Исчез! (Подходит к двери на балкон, смотрит вдаль.)

Хор поет: «Господу Богу помолимся, древнюю быль возвестим...»

Поганое царство! Паскудное царство! Тараканьи бега!.. (Вынимает револьвер из кармана и несколько раз стреляет по тому направлению, откуда доносится хор.)

Гармоники, рявкнув, умолкают. Хор прекратился. Послышались дальше крики. Хлудов последнюю пулю пускает себе в голову и падает ничком у стола.

Темно.

Конец.

Хлудов и Чарнота входят.

Хлудов. Ну вот все в порядке теперь, а? (Голубкову.) Ты ее любишь? А? Искренний человек? Советую ехать туда, куда она скажет. А теперь прощайте все! (Берет пальто, шляпу и маленький чемодан.)

Чарнота. Куда это, смею спросить?

Хлудов. Сегодня ночью пойдет пароход, и я поеду с ним. Только молчите.

Голубков. Роман! Одумайся! Тебе нельзя этого делать!

Серафима. Говорила уже, его не удержишь.

Хлудов. Чарнота! А знаешь что? Поедем со мной, а?

Чарнота. Постой, постой, постой! Только сейчас сообразил? Куда это? Ах туда! Здорово задумано! Это что же, новый какой-нибудь хитроумный план у тебя созрел? Не зря ты генерального штаба! Или ответ едешь держать? А? Ну так знай, Роман, что проживешь ты ровно столько, сколько потребуется тебя с парохода снять и довести до ближайшей стенки! Да и то под строжайшим караулом, чтоб тебя не разорвали по дороге! Ты, брат, большую память о себе оставил. Ну а попутно с тобой и меня, раба Божьего, поведут, поведут... За мной много чего есть! Хотя, правда, фонарей у меня в тылу нет!

Серафима. Чарнота! Что ты больному говоришь?

Чарнота. Говорю, чтобы остановить его.

Голубков. Роман! Останься, тебе нельзя ехать!

Хлудов. Ты будешь тосковать, Чарнота.

Чарнота. Эх, сказал! Я, брат, давно тоскую. Мучает меня Киев, помню я лавру, помню бои... От смерти я не бегал, но за смертью специально к большевикам тоже не поеду. И тебе из жалости говорю — не езди.

Хлудов. Ну прощай! Прощайте! (Уходит.)

Чарнота. Серафима, задержи его, он будет каяться!

Серафима. Ничего не могу сделать.

Голубков. Вы его не удержите, я знаю его.

Чарнота. А! Душа суда требует! Ну что ж, ничего не сделаешь! Ну а вы?

Серафима. Поедем, Сергей, проситься. Я придумала — поедем ночью домой!

Голубков. Поедем, поедем! Не могу больше скитаться!

Чарнота. Ну что ж, вам можно, вас пустят. Давай делить деньги.

Серафима. Какие деньги? Это, может быть, корзухинские деньги?

Голубков. Он выиграл у Корзухина двадцать тысяч долларов.

Серафима. Ни за что!

Голубков. И мне не надо. Доехал сюда, и ладно. Мы доберемся как-нибудь до России. Того, что ты дал, нам хватит.

Чарнота. Предлагаю в последний раз. Нет? Благородство? Ну ладно. Итак, пути наши разошлись, судьба нас развязала. Кто в петлю, кто в Питер, а я куда? Кто я теперь? Я Вечный Жид отныне. Я — Агасфер, Летучий я Голландец. Я — черт собачий!

Часы пробили пять. Над каруселью поднялся флаг вдали, и послышались гармонии, а с ними хор у Артура на бегах: «Жили двенадцать разбойников и Кудеяр-атаман...»

Ба! Слышите? Жива вертушка, работает! (Распахивает дверь на балкон.) Здравствуй вновь, тараканий царь Артур! Ахнешь ты сейчас, когда явится перед тобой во всей славе своей генерал Чарнота! (Исчезает.)

Голубков. Не могу больше видеть этого города. Не могу слышать!

Серафима. Что это было, Сережа, за эти полтора года? Сны? Объясни мне! Куда, зачем мы бежали? Фонари на перроне, черные мешки... потом зной! Я хочу опять на Караванную, я хочу опять увидеть снег! Я хочу все забыть, как будто ничего не было!

Хор разливается шире: «Господу Богу помолимся, древнюю быль возвестим!..» Издали полился голос муэдзина: «Ла иль алла иль Махомет рассуль алла!»

Голубков. Ничего, ничего не было, все мерещилось! Забудь, забудь! Пройдет месяц, мы доберемся, мы вернемся, и тогда пойдет снег, и наши следы заметет... Идем, идем!

Серафима. Идем! Конец!

Оба выбегают из комнаты Хлудова.

Константинополь начинает гаснуть и угасает навсегда.

Конец.

Мастер и Маргарита. Черновые варианты романа[117]

— Значит, гражданин Поротый, две тысячи рублей вы уплатили гражданину Иванову за дом в Серпухове?