- Агрх… - то ли простонал, то ли зарычал шевалье, пытаясь собраться с мыслями. Он висел на подобии креста, тщательно закованный. Явно подземелье. Вокруг темень и мокрый, даже на вид, кирпич старинной кладки. Несколько свечей прилеплены на выступающие из кладки кирпичи, их прыгающие огоньки дают немного света, но от них же тени кажутся еще более густыми и страшными. В комнате больше никого, только он и герцог Энгиенский.

Хотя какая эта комната… Пыточное подземелье, каменный мешок.

Сердце тоскливо сжалось. Вспомнились триста луидоров и намерение отправиться с ними в родную сторону.

Дурак. Трижды, сотню раз дурак! Истинно говорят – жадность отшибает разум.

- Именно, мон шер, именно! – принц казался воплощением божества любезности, если бы у греков было таковое. – Не пытайтесь разорвать оковы. Сталь, а поверх накладное серебро, чистейшее. Оно ведь, правда, хорошо против оборотней?

Герцог засмеялся, закинув голову, искренне, с облегчением. Так смеются после успешного завершения тяжелой и опасной работы.

- Опережая естественный вопрос - вы правы, мой дорогой Бисклаверт! Ваш покровитель с огромным облегчением вас предал. Даже не пришлось ему ничего обещать. Так, разве что по пустякам.

Конде склонился над пленником, доверительно шепча:

- И ваш общий секрет он так же сообщил мне, с не меньшим удовольствием! А оборотни, как мне рассказал любезный капитан Швальбе, с коим вы, к сожалению, незнакомы, ужасно предсказуемы.

- Значит… заговора… не было… - висевший на кресте оборотень уже мог составлять буквы в членораздельные слова, но не более одного подряд, иначе голова вновь раскалывалась на множество отдельных частей. – Все, чтоб… меня поймать?..

- А вот этого, милейший, вам уже никогда не узнать, - сообщил принц. – К слову, все тот же капитан Швальбе порекомендовал не играть в охотников, а попросту взять побольше пороха и хорошего стрелка, который в нужный момент метким выстрелом подорвет бочонок. Ведь триста луидоров и взорванный сарай - не такая уж большая цена за целую волчью шкуру на ее владельце. Так что, советую вам, милейший Бисклаверт, повисеть и помолиться. А мы пока решим, кто более выгоден стране – живой австрийский шпион или все же мертвый османский убийца-ассассин. Хотя, быть может, пригодится и выходец из Ада, которым вы, несомненно, являетесь.

Уже выходя, принц сказал через плечо:

– Сказать честно, мой друг, я восхищен вашей сообразительностью. До сих пор никто не отстреливал королей из ружья, как незадачливых куропаток на охоте. Пусть даже ухлопав двойника. Вы первооткрыватель новой эры, не считая, конечно, того простака, что неудачно палил в адмирала Колиньи. Жаль, что история не сохранит вашего имени.

Хлопнула тяжелая, обитая медным листом дверь, отрезав от мира.

Антуан долго вслушивался. Тишина. Только капель где-то за стеной да шуршание крыс. Глаза сами собой закрылись, утягивая в бездну спасительного сна…

Сна, где печально и одиноко сидел на завалинке возле свежевыбеленной хаты старый Панько. Его прищуренные глаза, окруженные сеточкой старческих морщин, с грустью глядели на внука. Глупого, по-дурному бесшабашного.

Любимого.

- Щож ты, онучку дозволыв наробыти? Зовсим гроши зир застилы? Да що вже зробышь… Усе пам’ятаешь? – негромко, с теплотой в голосе спросил старик. Его речь, родная, почти забытая Бобренко за время скитаний по чужбинам, лилась мелодично, как добрая песня из детства.

Антоха, что был сейчас совсем еще ребенком, кивнул. Помнил он все отлично. Не та наука, чтобы забывать.

- Ось и добре, ось так и робы, бо закатують тебе ци тварюкы! Йды сюды, тильки швиденько…

Зашедший утром тюремщик, принесший небогатый завтрак, нашел только пустые кандалы да несколько волчьих шерстинок. Шевалье де Бобриньяк исчез бесследно и более никогда не слышали о таком во французской земле.

А на далеком погосте, где-то на Полтавщине, добавилась свежая могила…

Апрель в долине Рейна выдался на диво теплым, более схожим с летом, нежели с предшествующим холодным мартом. Вот только не понять, что на круг лучше выходит - то ли ночь дрожать по-зимнему, укрываясь драным плащом, то ли целый день по-летнему месить грязь на разбитых дорогах, когда мокрые ноги холодит, а голову печет. В общем, так на эдак выходит.

Да еще приходилось постоянно ожидать атак кумашей или татарвы. Эти, как комары – налетали из ниоткуда, кусали больно, а при опасности немедленно рассеивались – не прихлопнешь одним ударом. Католическая Лига вообще забыла о стеснении в средствах и методах, нанимая нехристей и прочих схизматиков. Упыри они, что тут говорить. Что, нельзя отстать от простых людей и позволить им самим выбирать свою веру? Это Папа все воду мутит, как пить дать. Чтоб на нем черти в Аду дрова возили до скончания веков…

Вот и шагал по липкой грязи пикинер второй линии первой роты третьего полка Хуго Мортенс, размышляя о сложности жизни и прочих проблемах мироздания. Грязь уже не налипала на прохудившиеся сапоги, сменившие с десяток владельцев, а покрывала их ровным толстым слоем, заставляя прикладывать недюжинное усилие к каждому шагу. Мысли у пикинера были невеселые.

Хорошее образование не всегда приносит сладкие плоды. Частенько вместо прибыльного места в аптеке Бог подкидывает таверну и веселого вербовщика. Пиво, вино, обольстительный звон полного кошелька. И обещание мяса каждый день. Утром просыпаешься с головной болью, уже будучи солдатом, защитником чего-нибудь от кого-нибудь. И все остальные прелести армейской жизни до кучи. Хоть с капитаном повезло – впустую не муштрует, хотя по положенному гоняет, как следует. Ну, это понятно и правильно. У испанцев, говорят, терции по сигналу вообще разом приседают в момент вражеского залпа, через что малые потери имеют. Да и с оплатой пока не обманывают, и поговорить есть о чем. Хуго раньше и поверить не мог, что в солдаты может занести культурного человека, потому некоторое время считал себя кем-то вроде философа в клетке с обезьянами. Оказалось, армия жрет всех, не выбирая белых косточек.

Вот и сейчас капитан Густлов едет рядом со строем и смеется вместе с солдатами над немудреными шутками. А на привале первым возьмется за топор, обустраивая ночлег. И будет повара гонять в хвост и гриву, если ужин не выйдет достойным воинов истинной веры. Причем во всем этом не будет ни капли панибратства, вот что удивительно!

Додумать мысль и вознести осанну Мортенсу не позволил тревожный сигнал, что подал авангард – горн и несколько выстрелов подряд. Впрочем, и без сигнала понять можно, что если стрельба началась, значит враг рядом. И дураку ясно.

- Католики!!! – пронесся мимо раненный гусар из дозора. Левой рукой он сжимал поводья, а правой размахивал так, будто в ней появился еще один сустав. Оказалось, она была почти отсечена. Конечность на ходу билась о луку седла, по доломану текли темно-красные струйки.

- Кавалерия! – вопил раненый. – Засада!

- Рота, слушай мою команду! – заорал капитан, вздергивая коня на дыбы. – Строй развернуть! В каре! Ружья к бою! Пикинеры – вперед!

Колонна начала расползаться, загоняя ротный обоз внутрь строя. Большинству солдат пришлось сойти с дороги, впрочем, так стало даже проще. По обочине среди грязи попадались островки свежей травы, ну и прошлогодняя, конечно. А на траве, хоть свежей, хоть сухой, стоять проще, чем в грязи. Стоять и ждать, пока из-за поворота вылетит грозно воющая орда, брызжущая пеной с лошадиных морд…

Командир противника был бесшабашен, напорист и решителен. Но, определенно, не слишком умен. Он все поставил на внезапную и решительную кавалерийскую атаку, смешав кумашей и рейтаров в одном строю. В других условиях все могло и получиться – дозорные проморгали, и засада осталась незамеченной до последнего. Но супостат не принял во внимание погоду и землю – лошадям очень трудно брать разгон, да и вообще держать бег по грязи. Но противники все же решили испытать удачу.