Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Есть две разновидности подвига. Одна: подвиг рядового участника баталии, что с оружием в руках, плечом-к-плечу с боевыми товарищами бежит навстречу врагу, навстречу смерти; и вторая: героическое действо, совершенное по личной инициативе, когда имея выбор: рисковать – не рисковать, человек выбирает: рискну.

И еще две, но не разновидности, а составляющих: героическое действо само по себе, и информация о нем, ее правдивость и распространенность. В самом деле, что тот подвиг, если личность, его совершившая, по причине той или иной не упомянута в протоколе, рапорте, реляции, даже в газетенке самой куцей о ней ни слова. Герой не назван героем, замолчан, забыт, именем его не назовут корабль, улицу, стадион, и далекой ночной планете не носить его имя. При этом знает история и обратное: действо ординарное, однако толково отображенное в документике – эх! – и вознесло скромнягу мужа на вершину общественного почитания: он и герой, страха не ведающий, и храбрец из храбрецов, он идол поколений – своего и грядущего. Вот уж воистину: подвиг – сам по себе, слава – сама по себе, и далеко не всегда одно на другое Судьбой оказывается наложенным.

Совершая первые свои подвиги, я, совсем еще юноша (сколько мне было – шестнадцать? семнадцать? – точно и не припомню), даже представить не мог, что останутся они незамеченными, неоцененными. Как же так! Не может такого быть! Это возмутительно, несправедливо! Кто-то ведь должен, обязан разнести по миру весть о мною содеянном. Кто угодно – звери, птицы, ветер, река, морской прибой, облака, по небу плывущие… Но нет и нет, никто кроме людей весть эту (ровно как и любую иную) распространить не способен. Ну а люди… А люди – ничего. Лишь только в поселения, расположенные по пути моего следования из Троисен в Афины, переставали поступать сведения о том или ином злодее, наводившем ужас на округу, – как о нем тут же забывали. И ни малейшего интереса – ни к причинам его исчезновения, ни к подробностям: убит ли, если да, то кем, каким образом; ранен ли и лежит обессиленный в пещере своей; сменил ли место обитания, стоит ли ждать его возвращения…

Никому – ничего. Был злодей – не стало злодея – ну и ладно.

А ведь подвиги те мои… Какой еще герой греческий может похвастаться подобными? Разве что Геракл, сын Зевса.

Вот далеко не полный перечень разбойников, освобождению от которых греки обязаны мне, Тесею.

Перифет, сын бога-кузнеца Гефеста. Сколько лет прошло, а помню облик его так, словно встречались не далее как вчера. Бочкообразное волосатое туловище, беспорядочно торчащие волосы, длинные, чуть ли не до колен, руки – внешностью злодей полностью соответствовал своей сути. Громадной палицей с железными гвоздями на конце он проламывал головы всем, кто имел неосторожность попасться ему на глаза. В жестокой схватке я победил Перифета и завладел его палицей. Впрочем, в дальнейшем ее так и не применил, закинул далеко в лес – не желаю держать в руке то, чего касался хладнокровный убийца.

Синид. К притянутым друг к другу верхушкам двух сосен он привязывал жертву, после чего обрубал сдерживающую веревку, и сосны, распрямляясь, разрывали несчастного. Многих лишил жизни безумец Синид, и продолжал бы вершить свое кровавое дело, но положил я этому конец – его же способом его и умертвил. Наказание равное преступлению – что может быть справедливей?

Прокруст. Этот изверг клал жертву на им же изготовленное ложе и, если оно оказывалось слишком просторно, специальным механизмом с множеством блоков вытягивал несчастного; если коротко – со смехом обрубал ноги. Такие вот не слишком утонченные шуточки. На глаз измерив истязателя, я определил, что ростом своим он ложе превосходит ровно на голову. Отрубив ее острым мечом, я сравнял Прокруста, вернее, то, что от него осталось, с кроватью. Почему-то в последние минуты жизни своей весельчак не улыбался.

Скирон. Заговаривая путников сладкозвучной беседой, он подводил их к пропасти и сталкивал. Усыпив мою бдительность, попытался столкнуть и меня, да не тут-то было – я оказался проворнее: увернувшись, схватил хитреца за ноги и, прокрутив, сбросил самого. Кувыркаясь в воздухе, беспорядочно размахивая руками и ногами, Скирон пытался что-то донести до моего слуха, но я так не сумел понять что именно – помешало эхо. Хотел переспросить, но – вот досада – было уже поздно.

Царь аркадский Керкион. Сколь сильный, столь коварный, он заставлял проходивших по его землям мужей бороться с ним. Если противник оказывался слабее, убивал его тут же – переламывал шею, если сильнее – отпускал… вернее, делал вид, что отпускает; дождавшись, когда тот повернется, вонзал в спину кинжал. Схватившись с Керкионом, я сумел поднять его, после чего перевернул головой вниз и со всего маху ударил о землю. Был Керкион, не стало Керкиона – испустил дух.

Еще я освободил окрестности Марафона от дикого быка, что вытаптывал урожаи, нес смерть сеятелям и жнецам. Стремительный бросок животного я оборвал ударом меча, в самое сердце.

Вот такие – если без ложной скромности – героические деяния. Однако, совершенные в одиночку, да вдали от глаз людских, они остались безвестными.

Я пребывал в состоянии растерянности, если не сказать, отчаяния. Как быть, что делать? Не орать же во всю глотку: эй, люди, мужи и женщины греческие, дети и старики, да будет вам известно, что это я! я избавил вас от такого-то разбойника-убийцы. И от такого-то чудовища – тоже я! И от третьего, и от четвертого – всех их победил я, Тесей, сын бога морей и океанов Посейдона! Так не молчите же, люди, пойте в мою честь дифирамбы и слагайте стихи, устраивайте празднества и соревнования, устилайте путь мой дорожками из цветов.

Но нет, не стал я себя превозносить. Если б и заслужил славу, то славу безудержного бахвала. И нанимать людей, чтоб славословили меня, тоже не стал – подобное недостойно благородного мужа. Но что ж тогда? – А ничего. Пусть остается все так, словно ничего не произошло.

Но ведь это несправедливо! Обидно. До слез обидно!

И обратился я тогда за помощью к заступнице моей, Афродите, прекрасной и мудрой, и явила милость богиня, помогла мне обрести признание всей Греции.

Это наказание отцом моим, царем Крита Миносом, было назначено афинянам за убийство его сына, моего старшего брата, Андрогея. Обязал он Афины раз в девять лет присылать на Крит семь юношей и столько же девушек, коих отцовы слуги отводили на растерзание Минотавру, свирепому чудовищу с головою быка и туловищем человека, обитавшему в громадном здании с великим множеством запутанных ходов – Лабиринте.

И вот перед восседающим на троне Миносом (рядом с ним я, дочь его Ариадна) стоят очередные афинские жертвы. Среди них выделяется молодой муж, высокий и стройный, синеглазый, с вьющимися до плеч волосами, в удлиненном дорогом одеянии, какое носят представители высшей греческой знати. Муж взирает на нас, царских особ, на стоящую за троном свиту, на весь окружающий мир взглядом столь спокойным, словно знать не знает, даже не догадывается о предстоящей в скором времени жуткой смерти. На вопрос царя – каково имя этого гордеца – угодливый советник сообщил шепотом из-за спины: Тесей, мой царь, таким именем назвал себя этот афинянин.