…Едва Бахтиар уселся на кошму и прислонился спиной к стене, у входа нависла чья-то тень.

– Кто тут главный? – спросил поздний гость по-кипчакски. Но речь его была иной, чем у канглы – более мягкой, чужой для слуха.

– Главный? – Бахтиар переглянулся с Джахуром. – Кто из нас главный?

Джахур пожал плечами.

– Все тут главные, – сказал Бекнияз. – Ты кто такой?

– Булгарин с Камы. Защиты прошу.

– От кого?

– От хозяина. Купец. Бьет, бранит, изводит.

– За что?

– Товары велит тащить во дворец, к Нур-Саиду. Не хочет здесь оставаться. А я не желаю идти.

– Почему?

– Зверь.

Пришлось подняться.

В соседней келье стонал на циновке, откинув голову, светловолосый большой человек. Подле бесился булгарин в чурной скуфье:

– Убью, проклятый урус!

– Ох, встать не могу! – Светловолосый вытер дрожащей ладонью вспухшие губы. – Хвораю. А то б усмирил я тебя, барс пятнистый. Уж так зацепил бы – в стенку б ты влип, басурман.

– Тьфу, лапоть, Иван, медведь!

– Чего шумишь? – устало вздохнул Бахтиар.

– Шуметь хочу! – оскалился булгарин. – Ты зачем приплелся? Братом, что ли, ему доводишься? Вон отсюда, черное ухо! Беги, пока целый.

– Ой-бой! – Бекнияз покачал головой. – Не человек – вепрь клыкастый.

– Так вот каковы булгары! – улыбнулся Джахур. – С детства слышу про вас, дорогие. Слава аллаху, увидеть сподобился. Спасибо, милый, утешил, усладил мой слух речью ласковой.

Давно распалась держава Атиллы, но лютует, как прежде, в полях ночных, на перевозках речных, на тронах вьючных разбойное племя булгар, гуннских последышей.

Захватив Приазовье, они разделились на утургуров – «убивающих» и кутургуров – «бешеных». Одна их орда перенесла шатры за Дунай, ославянилась, другая по Волге осела, стала землю пахать, торговать, соседей грабить, исламскую веру переняла от гостей сарацинских.

К буйной гуннской крови булгар, стричь азиатской, хмельной – печенежской, огузской, кипчакской, – примешалась изрядная доля южной аланской, северной финно-угорской, западной русской. По этой причине, оставаясь детьми Востока, они уже отличались от темнолицых туранских собратьев – скулы сгладились, бороды выцвели, в глазах проглянула синь.

Иных булгар путали с русскими.

Тем паче, что Русь и сама усыновила много сторонних племен – мордовских лесных, тюркских степных, аланских, вотских да готских.

…Купец заявил, что плевать ему трижды на сартов. Пусть не суются в чужие дела. Ясно? Дикари, голодранцы. В Булгаре с такими за стол не садятся, не то что советы от них принимать.

Сабур – слуга Гайнана. Первый долг слуги – исполнять без раздумий хозяйскую волю. Подумать только! Чтоб судьба уважаемого человека, благополучие его детей, доходы, жизнь зависели от того, что какой-то балбес, собачий сын вдруг разленился? Грех потворствовать нерадивости низших. Спуску им не давай! Иначе рухнет мир.

Гайнан-Ага не успел переправить в Ургенч дорогую пушнину, юфть и финифть. Посему надлежит перенести товар во дворец, к людям честным, надежным, пока тут, в зловонном караван-сарае, какая-нибудь расторопная сволочь не запустила в тюки немытую лапу.

– Разве мы воры, дурак? – рассердился Джахур.

Конечно, воры. А кто же? Путные подданные, дети послушные, не притесняют добрых отцов-правителей. Пусть их накажет аллах. И вообще хватит болтать! Он им сейчас покажет. Булгарин ткнул вперед кулак, слуга вмиг очутился на полу. Сверху Гайнан уложил Бахтиара, затем – Джахура.

– Точно кувалдой стукнул! – Джахур выплюнул сломанный зуб. – Это, родной, так здороваются у вас? Или прощаются?

– Встать бы! – мучился светловолосый.

– Молчи, урус! Встанешь – опять уложу.

Гайнан-Ага – невысокий, сухой, сутулый, – стрелял глазами влево и вправо, выбирая, кого бы еще ударить, чтоб челюсть выкрошилась, как соль.

– Удавить? – предложил Тощий Курбан.

– Не трогай, – сказал Бахтиар, растирая скулу. – Он гость. А гостей давить не годится. Позови людей, взвалите тюки, отволоките к дворцу. Тут ведь недалеко, только площадь базарную пересечь. Именно там, у эмира, место ему, людоеду. А всего лучше, вояка, если ты уберешься к татарам. Вот уже где твою ловкость оценят по достоинству. В самый раз придешься. Будто век прожил среди них. Ну, уходи. Прощай. Чтоб ты пропал вместе с бобрами да соболями, с браслетами, кожей и своей красной рожей! – не сдержался он напоследок. – Крепко бьет, вражина. Голова чуть не треснула. Ты, Сабур, и ты, светловолосый, оставайтесь с нами. Иначе съест. Откуда? – обратился к русскому Бахтиар.

– Сыздали, с Суздаля.

– Их много здесь было, русских, – всхлипнул избитый Сабур. – Иван захворал. Уехали, бросили.

– Родича бросили, земляка?

– Он суздальский, они – рязанские, пронские, муромские.

– Разлад у них?

– Разлад. Усобица. Страна у русских – точно друг мой Иван: большая, но больная. Голова – отдельно, руки, ноги – сами по себе, не слушаются. Ездил я в те края. Чудо-земля! Поля, поля без конца. Нивы тучные, реки рыбные, синие, тихие. Леса густые, непроходимые, дичью забитые. На зеленых пригорках села богатые, грады каменные, храмы дивные. Все у них есть, что человеку надобно. И люди приветливы, добры, рады гостей встречать. Мужчины улыбчивы, женщины задумчивы. Ты не знаешь русских, а я знаю. Душевны они, открыты, бесхитростны, лучше братьев родных. С ними – хоть в огонь! Вдоволь еды, питья – черпать не вычерпать. Русский хлеб – сытный хлеб. Чего бы, казалось, делить? В такой-то стране! Жили бы в дружбе – никто б не осилил. Но грызутся князья. Хвастливы, заносчивы, завистливы. Любят спорить, смотрят вызывающе.

– Как у нас.

– Вроде и умные, и ученые, в книгах роются, наставления пишут, говорят – словно золотом шьют, их бы устами да мед пить, а в поступках иных – бессмыслица, глупость. Тяжкой бедой обернутся раздоры для них.

– Как у нас.

– Жаль. Мы, волжане, душою к русским приросли. Тоскую по их земле, как по родному Булгару.

– Почему же Гайнан урусов проклинал?

– Э! У купца отчизна базар, дом – караван-сарай. Русские купцы – соперники булгарских в торговле с Тураном. Вот и бушует Гайнан-Ага. Он и своих готов проглотить. Что ему до несчастья, которое нависло над всеми нами?

Бахтиар опустился на циновку рядом с русским.

– Я так понимаю. Эта война – великий урок всякому, в чьих руках верховная власть. Умоются кровью – поймут, как впредь строить жизнь.

– Поймут ли? – вздохнул Бекнияз.

– Должны понять. – Бахтиар огляделся. – Вот что, Сабур. Я у вас поселюсь, ладно? Тесно в той келье, женщины, дети. Сейчас есть принесут. Кашу вели подавать, дядя Джахур. А вы, отец Бекнияз, попросите жену приготовить полынный отвар для Ивана. Как рукой лихорадку снимет. Будем лечить, Иван. Хорошо?

– Хорошо, – улыбнулся русский. – Правда, я Олег, не Иван, ну да ладно.

– Улик? – Бахтиар покачал головой. – Не надо. Улик по-нашему мертвый. Лучше Иван. Будет вернее.

Бекнияз и Джахур удалились.

Старик, возражая кому-то, проворчал во дворе:

– Вот что значит неверный слух! Свирепый? Выдумали, болтуны. Он – Бахтиар Добрый. Таких больше нет в Айхане. Правда, Джахур?

– Пожалуй, – кивнул мастер.

Седой тюрк вдруг остановился, беспомощно развел руками.

– Аллах, спаси и помилуй! Мог ли я, сын мусульманина, когда-нибудь подумать, что русский, чужой, иноверец станет мне другом и жене моей придется готовить для него полынный отвар?

– То ли еще впереди! – засмеялся Джахур. И добавил серьезно: – Похоже, татары нанижут и русских, и нас, и многих других на одну стрелу. И, видно, не вере не языку отныне решать судьбу людей.

Джахур принес огромное блюдо с кашей из дробленых зерен джугары. В ней белели кусочки бараньего сала. Ни джугары, ни бараньего сала в семье кузнеца давно не водилось. То тюрк Бекнияз пустил припасы в общин котел.

– Ешьте. Прошу. Приступай, Бахтиар.

Бахтиар не услышал – он спал.