— Вы направляетесь в виллу? — спросил Савиньян. — Мы также. Но как поживает моя тетя? Когда вы оставили ее?

— Я ее не оставлял.

— Да что вы говорите?

— А то, что она здесь.

Савиньян опустил руки с видом глубокого отчаяния, как бы не будучи в состоянии понять, что такое могло случиться. Затем он спросил особенным голосом:

— Моя тетя в Ницце? На Английском бульваре? Ну, это гораздо поважнее телефона и фонографа! Если бы вы сказали мне, что Пантеон в одну прекрасную ночь перемещен на берег Средиземного моря, то я не больше бы удивился! Я был уверен, что тетя так же твердо укоренилась в Париже, как все наши памятники. Но скажите же мне, какая причина этого путешествия?

— Одна фантазия.

— А когда она явилась?

— Вчера утром за завтраком. Пьер Делярю пришел проститься с госпожой Деварен, уезжая в Алжир покончить дела, чтобы затем поселиться окончательно во Франции. При нем принесли письмо от княгини. Она начала читать, как вдруг остановилась и воскликнула: «Кейроль с женой уже два дня как в Ницце!» Пьер и я были очень удивлены выражением, с каким были сказаны эти слова. Она с минуту о чем-то глубоко думала, затем сказала Пьеру: «Ты сегодня вечером едешь в Марсель? Хорошо! Я поеду с тобой. Ты проводишь меня до Ниццы. — Затем, повернувшись ко мне, она прибавила: — Марешаль, приготовьте ваш чемодан, я вас возьму с собой».

Разговаривая, они прошли через сад к подъезду виллы.

— Ничего нет легче объяснить этот отъезд, — сказала мадемуазель Герцог. — Узнав, что господин и госпожа Кейроль в Ницце вместе с княгиней, госпожа Деварен еще живее почувствовала свое парижское одиночество. У нее явилось желание провести несколько дней в семье, и вот она отправилась.

Герцог слушал внимательно, казалось, придумывая, какое соотношение могло быть между прибытием супругов Кейроль и отъездом госпожи Деварен.

— Одно несомненно, — вскричал Савиньян, — что Марешаль пользуется прелестями дачной жизни. Ах, прости Господи, они еще за столом! — прибавил он, входя в салон через широкие двери, из которого долетал шум голосов и стук столовой посуды.

— Что же, подождем их: мы в приятном обществе, — сказал Герцог, обращаясь к Марешалю, поклонившемуся холодно ему.

— А что вы будете здесь делать, мой милый Марешаль? — спросил Савиньян. — Вы соскучитесь.

— Почему же? Я хочу хоть раз в жизни воспользоваться случаем и повеселиться вволю. Вы поучите меня, господин Савиньян: думается, что это не должно быть трудно. Достаточно для этого надеть короткую визитку, как вы, цветок в бутоньерку, как у господина Ле-Бреда, завить волосы, как господин Трамблей, и начать игру в Монако…

— Как все эти господа, — закончила весело Сюзанна. — Разве вы игрок?

— Нет, никогда не брался за карты.

— Но в таком случае вы должны обладать громадным счастьем, — вскричала молодая девушка.

К ним подошел Герцог.

— Не хотите ли играть заодно со мной? — сказал он Марешалю. — Выигрыш мы разделим пополам.

— Очень благодарен, — ответил сухо Марешаль, поворачиваясь.

Решительно он не мог привыкнуть к притворному фамильярному обращению Герцога. В манере финансиста было что-то крайне ему не нравившееся. Ему казалось, что Герцог походил на агента тайной полиции. Зато Сюзанна его очень интересовала. Молодая девушка привлекала его к себе простотой, живостью и совершенной искренностью. Он любил говорить с нею и несколько раз был ее кавалером у госпожи Деварен. Поэтому между ними установилась дружба, которая никак не могла распространиться на отца.

Герцог обладал способностью, драгоценной для себя, никогда не казаться оскорбленным, что бы ему не пришлось выслушать. Он взял фамильярно Савиньяна под руку:

— Заметили ли вы, — сказал он ему, — что уже несколько дней, как у вашего дорогого князя очень озабоченный вид?

— Это верно, — сказал Савиньян. — Дорогой князь сильно проигрался, и как ни богата его жена, моя очаровательная кузина, но если так пойдет дальше, то ее богатства хватит ненадолго.

Они оба подошли к окну.

Сюзанна стояла рядом с Марешалем с весьма серьезным видом. Марешаль посмотрел на нее и, угадывая, о чем она будет говорить с ним, чувствовал себя очень стесненным: ему, пожалуй, придется лгать, чтобы не огорчить ее резкой откровенностью.

— Господин Марешаль, — начала она, — почему вы всегда так сдержанны и холодны с моим отцом?

— Боже мой, мадемуазель, между господином Герцогом и мной большое расстояние. Я держусь своего места, вот и все.

Молодая девушка грустно покачала головой.

— Нет, это неверно, ведь со мной вы так любезны и предупредительны.

— Вы женщина, и малейшая вежливость…

— Нет! Мой отец, должно быть, оскорбил вас когда-нибудь, сам не замечая этого, потому что он очень хороший. Я его спрашивала, но, казалось, он совсем даже не понял, о чем я говорила. Мои же вопросы обратили его внимание на вас. Он считает вас за очень способного человека и был бы очень счастлив доставить вам лучшее положение, подходящее к вашим достоинствам. Известно ли вам, что господин Кейроль и мой отец хотят начать огромное дело?

— «Общество Европейского Кредита?»

— Да. Во всех главных коммерческих центрах Европы откроются конторы. Хотите быть директором одной из таких контор?

— Я, мадемуазель? — вскричал удивленный Марешаль, спрашивая себя в то же время, какую цель преследовал Герцог, предлагая ему, Марешалю, оставить «Дом Деварен».

— Предприятие так колоссально, — продолжала Сюзанна, — что оно по временам и меня пугает. Неужели необходимо стремиться к увеличению богатства? Ах, я очень желала бы, чтобы мой отец отказался от этой громадной спекуляции, в которую он бросается очертя голову. Я очень проста, и к тому же мои вкусы и моя робкость совсем буржуазные. Эти операции с большими капиталами заставляют меня опасаться за будущее. Отец говорит, что хочет для меня оставить громадное богатство. Я хорошо знаю, что все, что он предпринимает, он делает для меня. Напрасно я всеми силами стараюсь помешать ему. Мне кажется, что нам грозит большая опасность, Вот почему я обращаюсь к вам. Я очень суеверна и думаю, что если бы вы были с нами, то это нам принесло бы счастье.

Говоря это, Сюзанна наклонилась к Марешалю. На ее лице отражались ее тяжелые мысли. Прекрасные глаза ее как бы умоляли его. Молодой человек, глядя на нее, спрашивал себя, как могло это очаровательное дитя быть дочерью такого ужасного человека, как Герцог.

— Поверьте мне, мадемуазель, я глубоко тронут вашим предложением, — сказал Марешаль взволнованным голосом.

—

Я чувствую, что обязан этим единственно вашей благосклонности ко мне, но я не принадлежу себе. Я связан с госпожой Деварен узами более крепкими, чем интерес, а именно — узами благодарности.

— Вы отказываетесь? — вскричала Сюзанна с горем.

— Я обязан так поступить.

— Место, которое вы занимаете, так скромно.

— О, я очень был счастлив получить его в то время, когда не имел уверенности в том, что будет со мной завтра.

— Вы были доведены, — сказала молодая девушка трепещущим голосом, — до такой…

— Нищеты, — договорил Марешаль, улыбаясь. — Да, мадемуазель, мои первые шаги в жизни были тяжелы. Я не знал родителей. Тетка Марешаль, честная торговка фруктами с улицы Паве-о-Марэ, однажды утром нашла меня на тротуаре завернутого, подобно старой паре ботинок, в нумер газеты. Добрая женщина взяла меня к себе, возрастила и поместила в гимназию. Нужно вам сказать, что я на всех экзаменах получал награды, и их собралось у меня много. В минуту крайней нужды я продал все эти книги с золотым обрезом. Мне было восемнадцать лет, как умерла моя благодетельница. Оставшись без поддержки, без помощи, я попробовал выйти из этого положения, не жалея своих сил. После десяти лет борьбы и лишений я почувствовал, что мне не достает физической и нравственной силы. Оглянувшись кругом, я увидел, что те, которым удалось преодолеть все препятствия, были по-другому закалены, чем я. Я понял, что был рожден посредственным человеком, и, вместо того, чтобы роптать на Бога и на людей и стараться силою и интригами навязать обществу свою посредственность, я безропотно покорился судьбе, так как был не из тех, которые повелевают, а из тех, кто повинуется. Я занимаю, как вы знаете, должность скромную, но она меня кормит. У меня нет честолюбия, но я немного философ. Я наблюдаю за всем, что происходит вокруг меня, и чувствую себя счастливым, как Диоген в своей бочке.