В это время дамы, раскинувши свои великолепные платья по низкой и мягкой мебели, болтали о тряпках, закрываясь веерами, или слушали романс чужеземного певца, в то время как молодые люди нашептывали им комплименты.

Говорили, что князь несчастлив в игре, что было, правду сказать, совсем неудивительно: он был так счастлив в любви. Отголосок разговоров из передней, доходивший до госпожи Деварен, не пренебрегавшей никакими сведениями, повторял об огромных проигранных суммах. Очевидно, преувеличивали, но самый факт, что князь проигрывал, должен быть вполне верным. Госпожа Деварен не могла удержаться от желания узнать, подозревает ли Мишелина то, что происходит. Однажды утром, когда молодая женщина спустилась к своей матери в очаровательном розовом капоте, та, лаская свою дочь, сказала ей между прочим:

— Кажется, что твой муж проиграл вчера.

Мишелина посмотрела на госпожу Деварен с большим удивлением и ответила спокойным голосом:

— Хороший хозяин дома не должен выигрывать деньги у своих гостей, а то походило бы на то, что он приглашает их для того, чтобы обобрать их. Карточный проигрыш составляет часть расхода при приеме гостей.

Госпоже Деварен показалось, что дочь ее стала настоящей знатной дамой и быстро приобрела широкие взгляды, но она ничего не смела говорить. Она всего больше страшилась поставить себя в неприязненные отношения с дочерью и всем жертвовала, лишь бы сохранить ее нежную любовь.

Она занялась работой с двойным усердием.

— Если князь тратит значительные суммы, — говорила она себе, — то я заработаю гораздо больше. Сделанная им дыра никогда не будет так велика, что я не поспела бы ее заткнуть.

В один прекрасный день все большое общество, посещавшее отель на улице Св. Доминика, разъехалось по загородным замкам. Наступил сентябрь месяц — время охоты. Князь и Мишелина поселились в замке Серней, но не такими, как в первые дни их брака, влюбленными, ищущими уединения и таинственности, но людьми, уверенными в своем счастии и желающими жить на широкую ногу. Все экипажи были привезены в имение, где теперь господствовали шум и большое движение. Четыре егеря, одетые в ливрею князя, ждали приказаний по охоте. Каждую неделю приезжало множество гостей в больших шарабанах, запряженных четверкой лошадей. Дом княжеский был тогда во всем блеске. Приезд и отъезд изящных светских людей ни на минуту не прекращался. По лестнице сверху вниз сходила целая гирлянда красивых женщин, шелестя шелковыми юбками. Замок оглашался взрывами веселого смеха или напевами мотивов из новейших опереток. В громадном зале шли бесконечные партии на биллиарде и в кегли, причем один из этих господ извлекал из органа величественные звуки лютеранского хорала.

Здесь было необыкновенное сочетание полной непринужденности и строгого этикета. Густой дым русских папирос смешивался с сильным запахом духов. Вся эта изящная, беспорядочная, но очаровательная суматоха кончалась к шести часам, когда охотники с ружьями на перевязи возвращались домой. Все общество тогда расходилось, чтобы переменить туалеты, и через час собиралось уже в столовой. Дамы были в изящных платьях декольте, а мужчины в черных фраках и белых атласных жилетах с веткой резеды или белой розы в бутоньерках. Вечером страсть к танцам овладевала всеми, заставляя дам кружиться в бешеном вальсе с кавалерами, забывавшими усталость после шестичасовой прогулки под солнцем. Госпожа Деварен не участвовала в такой сумасшедшей жизни. Она оставалась в Париже, горячо отдаваясь делам. В субботу она приезжала в пять часов, но аккуратно в понедельник утром уезжала. Ее присутствие немного охлаждало это чрезмерное веселье. Ее черное платье выделялось пятном среди всех светлых шелков и атласов. Серьезный, строгий вид этой женщины, которой приходилось за все платить и видеть безумную трату денег, служил как бы порицанием, молчаливым, но очевидным всему этому шумному праздному обществу, преданному исключительно удовольствиям. Прислуга в людских насмехалась над ней. Однажды камердинер князя там объявил с лукавым равнодушием человека, уверенного в своем остроумии, что «брюзга» приехала, и вся прислуга разразилась смехом. Грум[2]

и горничная княгини, парижанка, развращенная до мозга костей, но умеющая держать себя перед хозяевами, говорили с насмешкой, что мать их госпожи была помехой для всякого веселья. Тогда раздался общий возглас: «Ну ее, старую! Что ей за нужда приезжать сюда и каждому надоедать? Лучше ей следовало бы оставаться в ее конторах, чтобы зарабатывать деньги, так как она только и способна на это!..»

И голоса всей прислуги сливались в один гул. Подобное презрение, заимствованное слугами у господ, все увеличивалось, и в одно прекрасное утро, около 9 часов, когда госпожа Деварен вышла на главный двор и искала глазами карету, которая должна была отвезти ее на станцию, — эта обязанность лежала на втором кучере, — то не нашла ее. Полагая, что кучер немного замешкался, она направилась к конюшням. Там вместо своей коляски, в которой ездила по понедельникам, она увидела обширное ландо, в которое два конюха впрягали четверых породистых гнедых лошадей князя. Главный кучер князя, англичанин, взятый у герцога Руайомонт, одетый джентльменом, со своим круглым воротником до ушей и с розой в бутоньерке, наблюдал с важным видом, как запрягали лошадей.

Госпожа Деварен прямо подошла к нему. Он исподлобья посмотрел на нее, не посторонившись.

— Почему карета не готова, чтобы ехать на железную дорогу? — спросила хозяйка.

— Я не знаю этого, сударыня, — соблаговолил ответом этот человек не снимая шляпы.

— Но где же кучер, который возит меня обыкновенно?

— Я не знаю. Если вы, сударыня, желаете посмотреть в людской…

И с небрежным видом англичанин показал госпоже Деварен на великолепные здания, которые возвышались в глубине двора.

Кровь бросилась в лицо хозяйки. Она так посмотрела на кучера, что он на два шага попятился назад. Затем, посмотрев на часы, госпожа Деварен сказала холодно:

— Мне остается только четверть часа до отъезда на поезд. Эти лошади, я вижу, должны скоро бегать. Сядьте на козлы, любезный, и свезите меня на поезд.

Англичанин покачал головой.

— Эти лошади, — отвечал он, — не рабочие, а для катанья. Что касается меня, то я вожу князя и княгиню, но я здесь совсем не для того, чтобы вас возить, милостивая государыня.

И, с дерзким видом надев шляпу на голову, он повернулся спиной к госпоже Деварен.

В ту же минуту от быстрого удара легкой тросточкой шляпа его покатилась по мостовой. Быстро повернувшись, англичанин, красный от гнева, очутился лицом к лицу с князем, шагов которого ни он, ни госпожа Деварен не слыхали. Серж, в изящном утреннем костюме, шел в конюшни, как вдруг шум спора привлек его внимание. Англичанин начал было извиняться, но князь сказал ему сухо:

— Молчите. Ждите моих приказаний. — Потом обратился он к теще: — Так как этот человек отказывается вас везти, то я буду иметь удовольствие сам вас отвезти на станцию, — сказал он с очаровательной улыбкой.

Госпожа Деварен была против этого.

— О, не бойтесь! Я умею прекрасно управлять четверкой. Хоть один раз в жизни это уменье принесет пользу. Прошу вас, садитесь.

Отворив дверцу ландо, он усадил госпожу Деварен, затем, вскочив на высокие козлы, взял вожжи в руки и с сигарой в зубах,

с

апломбом опытного кучера пустил свою четверку, описав правильный полукруг на песке, на глазах испуганных конюхов.

Этот эпизод был рассказан всем и обсужден очень лестно для князя. Все соглашались, что он поступил, как настоящий вельможа. Мишелина торжествовала, Она видела, что уважение, оказанное ее мужем матери, доказывает только любовь его к теще. Что касается госпожи Деварен, то она хорошо поняла, что этот искусный и ловкий маневр доставил большую пользу князю. Но в то же время она почувствовала, как велико расстояние, отделяющее ее

с

этих пор от людей, среди которых вращалась ее дочь. Наглость этого слуги была настоящим открытием. Ее презирали. Княжеский кучер не соблаговолил даже унизиться до того, чтобы везти такую мещанку, как она, на станцию. Ничего не значило, что ее же деньгами платили жалованье этой прислуге. В глазах всех ее простое происхождение, ее торговая буржуазия были громадным недостатком. Ее терпели, но не принимали за свою.