Какая девушка! Казавшиеся в полумраке чёрными глаза оказались синими. Густые каштановые волосы выбились из высоко поднятой причёски и прядями спускались на плечи. Белая кожа, тонкий румянец… господи, какая нежная, полупрозрачная кожа, без малейшего изъяна! Щёчки пухлые, зубки белые, всё своё, так щедро отпущенное ей природой. Райское яблочко, персик, налитый сладчайшим нектаром, манящий, притягательный. Понимает ли она сама, как она хороша?

Саша поймал ускользающее от него вчера ощущение, когда в детстве он был влюблён в «милого Светика». Она тоже была, как налитый соком плод, только у неё ещё были ямочки на щеках, когда она улыбалась.

– Сашка, спишь, что ли? – крикнул у него над ухом Толян, опекаемый толстой блондинкой.

Музыка уже вновь гремела, пары покачивались в ритме медленной песни. Любаша сидела смирно, успев выдернуть у него из руки свою ладошку и уже обувшись в скинутую до того туфлю.

– Пошли выйдем. – Кивнул Толян в сторону выхода и стал пробираться между танцующими, пристроив виснущую на нём блондинку к свободному партнёру.

Саша с Любашей встали и тоже пошли к выходу. У самого порога Любаша, встав на цыпочки и пользуясь тем, что вокруг пока был шум и ничьи уши, кроме Сашиных, ничего не услышат, шепнула:

– Я тебя люблю.

Кровь бросилась ему в лицо, а удовольствие, прежде струящееся исключительно в районе груди, разлилось повсеместно, в том числе мощно отдалось внизу живота.

– Ч-ч-чёрт! Сигареты забыл! – вскрикнул Толян и бросился обратно в дом, захлопнув за собой дверь и оставив парочку на крыльце, освещённом рассеянным светом от зашторенных окон.

Любаша подняла руки и обвила шею Александра. Её губы коснулись его губ, и он не смог не ответить на её трепетное прикосновение. После краткого поцелуя он отодвинул своё лицо, вглядываясь во вновь почерневшие и ставшие масляными глаза Любаши, погладил её волосы, нежную, будто светящуюся изнутри щёку. Она взяла его руку и положила на свою грудь:

– Я люблю тебя.

– Любаша…

– Ну же…

Он чуть сжал ладонь, покоящуюся на её груди, и потерял голову. Эта грудь, плотная, круглая, высокая, она тоже напоминала плод, готовый брызнуть распиравшим её соком. Стиснув грудь, ничем, кроме тонкого шёлка, не прикрытую, он другой рукой прижал готовую отдаться хоть сейчас ему девушку к себе, провёл с дрожью по плечу, по такой же плотной крупной руке, поймал кисть, мгновенно просунувшую свои пальчики между его грубых пальцев и ответивших сильным пожатием. Их губы вновь нашли друг друга, и в этот момент появился Толян:

– Оп-п-почки-и-и… вот именно…

Любаша с усилием оторвалась от Саши и нехотя чуть отступила. Он же всё ещё был без ума от этой плоти, так и стремящейся доставить ему неземное блаженство.

– Иди, Любушка, домой, – раскачиваясь с носков на пятки, произнёс ласково Анатолий. – Иди, детка.

– Не называй меня деткой! – со злостью и со слезами в голосе закричала Любаша. – Это не твоё дело!!!

– Ты хоть представляешь, сколько ей лет? – шепнул он, наклонившись к Саше.

– Я его люблю! И он заберёт меня отсюда! Ведь правда, Сашенька, милый? Ведь ты тоже… ведь не можешь же ты… Ну…? Ну посмотри на меня!

– Тебе нет ещё и шестнадцати, – грубо оборвал её Толик.

– Он врёт!!! Не слушай его! – Слёзы уже лились по её щекам, она обмякла, будто её уличили в каком-то преступлении, а когда Саша попытался пожалеть её, она разревелась в голос. – Всё равно я уеду отсюда! Хоть с кем! Хоть куда! К чёрту на кулички!

– Уедешь, уедешь, – кивая головой и укоризненно глядя на Сашу, сказал Анатолий. – Ты же не хочешь, как сестра твоя, закончить?

– А может хочу! Тебе-то какое дело?

Она ревела, по щекам катились чёрные слёзы, и взрослая девушка превращалась в преждевременно созревшую, но всё ещё глупенькую и наивно верящую в сказки про принцев девочку. Хотя и звучал ещё надрыв в её ставших более спокойными рыданиях, но по всему было видно, что она смирилась со своей сегодняшней участью – остаться всё той же деревенской, никому не нужной девчонкой. А ещё ей надо отправляться домой к вечно пьяной, грязной и нелюбимой матери, которой до неё и дела-то нет. И которая скорее бы обрадовалась, чем расстроилась, если бы дочь вдруг неожиданно исчезла.

Саша, ещё не остывший от недавнего возбуждения, ошалело глядел на девочку-женщину, так нечаянно и быстро созревшую в этой глухой глубинке.

«Как Светик… как милый, милый, родной, любимый, незабываемый Светик… Такая же пухленькая, плотненькая… вкусненькая… только без ямочек на щеках…»

Чтобы окончательно развеять наваждение, чуть не толкнувшее его на преступление по отношению к ребёнку, он шагнул к бочке со всё ещё не слитой на зиму водой. Окунул руки, ополоснул лицо, потом и вовсе нагнулся вниз, почти полностью погрузив в ледяную воду голову.

– У-у-ух! – Встряхнулся, как животное, вынырнувшее из реки.

Любаша попятилась от холодных брызг, а он взял её за руку, притянул к себе поближе и стал умывать её лицо с размазанной косметикой.

– Милая, милая Любаша, девочка ты моя, не плачь, всё будет хорошо, – приговаривал он, смывая её грязные слёзы и охлаждая раскрасневшиеся веки. – Ну, ты веришь мне?

Он чувствовал себя обязанным защитить, обласкать испуганное, глупенькое существо, так доверчиво бросившееся в объятия первого встречного. Ему даже самому стало страшно от того, что вместо него мог на этом месте оказаться какой-нибудь подонок, который не задумываясь взял бы и растоптал нежный цветок, а потом бы ещё и посмеялся.

– Ты меня презираешь? – Подняла на него мокрое лицо Любаша.

Боже, как хороша она была! Без косметики она стала ещё лучше. Нежное девичье лицо, всё в полутонах, без резких переходов и ярко очерченных линий. Саша пригладил её мокрые волосы, поцеловал её в щёку и сказал:

– Нет, конечно.

– Но ведь я вела себя плохо?

Саша вздохнул – он не знал, что ответить этому милому ребёнку, не желающему больше жить так, как она жила до этого. Но и жить по-другому ей ещё рано – налицо тупик, из которого вроде бы нет выхода.

– Ладно, ничего страшного не произошло, – раскурив наконец сигарету, проговорил Толян, глубоко и часто затягиваясь. – Иди, чай, не заблудишься. Кстати, вон твоя куртка – на перилах.

– Спасибо, – послушно пробормотала Любаша и пошла одеваться, в тонкой блузке на улице действительно было зябко, и у неё уже начал от холода подёргиваться подбородок. – А вы обо мне плохо не думайте, – вновь обратилась она к Саше. – Я совсем даже не такая.

– Хорошо. – Кивнул Саша, помог ей одеться и оглянулся на Толяна. – Я провожу.

– А! – Толян махнул рукой и отвернулся.

Огонёк от его сигареты то вспыхивал красной точкой, то исчезал. Но Саша с Любашей не оглядывались назад, они, низко склонив головы, шли к маленькому домишке в самом конце улицы. С тёмными окнами, покосившемуся и как будто подпиравшему такой же покосившийся, но только в другую сторону, фонарный столб с разбегающимися от него в разные стороны проводами.

– А вы мне очень, очень понравились, правда, – уже у самого своего дома, вновь подняв на него свои чёрные глаза, сказала Люба. – Это неправда, что я за любого встречного…

– Я знаю, Любаша. Ты очень хорошая.

– Нет, наверное, я плохая.

– Не говори так. Тебе просто надо подрасти.

– Ага, все хорошие парни тогда уже женятся. Мне что, навеки в этой дыре пропадать?

Саше стало жалко девчушку, которая не видит иного пути выбраться из глуши и нищеты, кроме как с кем-нибудь сбежать из дому.

– Знаешь что, – с воодушевлением сказал он. – Давай пообещаем друг другу, что достойно дождёмся того времени, когда ты вырастешь.

– Правда? – В её глазах блеснул огонёк. – Значит, я вам тоже, хоть чуточку, но понравилась?

– Очень понравилась! Ты даже не представляешь, как понравилась. Ведь ты необыкновенно красивая девушка.

Видно, ей нравились комплименты, она улыбнулась, а потом решительно произнесла:

– Клянусь, я буду ждать вас, сколько надо. Вы за мной приедете?