– Да я…

– Неблагодарный!

–… никого резать…

– Мы для него тут как семья практически, а он нас скальпелем!

–… не собирался я никого резать!

– Да! – Ярик захохотал. – Если мы семья, то кто в ней мама? Ты что ли? Мама Юра? – и Ярик зашёлся в таком приступе хохота, что упал вместе со стулом на пол.

– Да-а… – протянул Юра, смотря на корчащегося в судорогах смеха Ярика, и затянулся маленьким, обжигающим пальцы, остатком самокрутки. – Да-а…

– Такие приступы амнезии случаются часто и густо, – говорит Юра.

Ярик отсмеялся и теперь, помешивая чай ложкой, продолжает разговор:

– Да. Я иногда сам напиваюсь так, что утром прозреваю: лежу раздетый в постели, вещи аккуратно сложены, деньги на месте. Возле кровати – бутылка с минералкой. Как я вчера добрался домой да ещё купил по дороге воду, вошёл в квартиру и всё такое, ни хрена не помню!

– Заткнись, баклан, – Юра стучит по клавиатуре, – я о том, что люди память теряют.

– А я о чём? Вот в Донбассе был случай: мужик попал в аварию. Тоже ни хрена не помнил. Его кормили, поили, сигареты даже покупали. А он взял однажды медсестёр порезал и сбежал.

– Ага… – сказал Юра. – Значит, рядом с нами постоянно находится запрограммированная машина по нарезке медсестёр, – он кивнул в мою сторону.

– Да, – Ярик похлопал меня по руке, – медсестрорезка… Ну как типа хлеборезка…

– Что? – спросил я.

– Ага… – продолжал Юра. – Только чьего производства агрегат?

– MADE IN в смысле?

– Ну да. Где сделан, типа?

– Я подозреваю, ЧЕМ он сделан, но вот кем и где, – Ярик посмотрел мне в глаза.

– Интересно, как тебя на самом деле зовут?

– Дро, – сказал я.

– Да… – Юра захихикал. – Мама твоя, бывало, выглянет из окна и крикнет: «Дро! Сынок! Иди обедать!»

– Чего? – спросил я.

– Только не Кирилл, – сказал Ярик, – я Кириллов не люблю. Они какие-то неадекватные все.

– И не Алёша! – подхватил Юра. – Как представлю, что меня могли назвать Алёшей… Брр! – его передёрнуло.

– А меня бесят Олеги, Антоны и Артёмы…

– Да, – сказал Юра, – и не забудь про Денисов!

– Точно! – Ярик поднял палец, – лучше застрелиться и быть каким-нибудь Юрой – только не Денисом!

– Вот-вот! – сказал Юра. – Лучше позориться всю жизнь каким-нибудь Ярославом, только не Денисом. Спасибо маме и папе.

– Угу, – сказал Ярик. – Имена бывают, местами простона голову не натянешь. В восьмидесятые, когда Советский Союз дружил со всеми этими коммунистическими вьетнамцами, лаосцами и корейцами, лидеры этих стран часто приезжали в гости. В Кремль, в смысле. Вот. И был один лидер, какой страны уже не помню, который особенно часто наведывался. Очень я любил его визиты. Включаешь программу «Время» и слышишь, как абсолютно серьёзный диктор хорошо поставленным голосом говорит:

– Вчера нашу страну посетил добрый друг Советского Союза Ху Йел Бан… Представляете? Миллионы простых советских телезрителей в этот момент с особым удовольствием смотрели новости и удивлялись «как это диктор, натыкав десяток „хуйелбанов“ в эфир, ни разу не засмеялся?»

– Да… – сказал Юра. – Уж лучше Денисом, чем, – он захохотал, – Хуйелбаном!

– Прикинь: Хуйелбан Васильевич Иванов! – сказал Ярик, и у них с Юрой началась настоящая истерика.

– Нет, – сказал я, когда они отсмеялись, – лучше я буду Дровосеком.

Бессонница. Очередная. Я опять не могу спать и поэтому сижу на диване, тупо уставившись в телевизор: по экрану движутся какие-то разноцветные пятна. Я замечал, что люди, особенно дети, с интересом смотрят на это размытое мельтешение. Наверно, какое-то развлечение или терапия. Не могу понять. Поэтому сейчас пытаюсь вникнуть в беззвучное (звук как всегда убран) интенсивное мигание. Тишина. В моей руке пульт дистанционного управления. Я вспоминаю, как недавно Ярик рассказывал о том, что в его ялтинском жилище огромный – в полстены – телевизор и мощная акустическая система. Я даже видел маленький хромированный ключ от входной двери этого дома. Ярик носит его в кожаном футляре, который, в свою очередь, лежит на дне его рюкзака. Телевизор в полстены размером – здорово, наверное…

В том же ялтинском доме Ярика под ванной, в специальном зажиме, спрятан отличный итальянский пистолет «Беретта» – вещь, которую он приобрёл по случаю у одного знакомого.

– Знать, что у тебя есть пистолет, приятно, – говорит Ярик, – пусть он лежит себе за шесть тысяч километров южнее, он даже на таком расстоянии греет мне душу.

Ярик – странный человек. В правом кармане его куртки всегда лежит маленькое шило с куском резины на острие.

Когда я спросил его, зачем, он ответил так:

– Шило – одно из самых полезных штук в мире. Стоит копейки – столько же, сколько пачка овсянки – но польза!.. Пару раз эта фиговина здорово меня выручала. И вообще, я таскаю его с детства – привык. Когда его нет, я чувствую себя голым…

– Я думала о тебе.

Она опять появилась незаметно. Пока я невидяще пялился в мигающий экран, размышляя о своём, она села на одно из кресел справа от меня. Очень белый халат. Очень чёрные волосы. Алёна. Медсестра-стюардесса, устроившая мне незабываемый рейс «1—й этаж – вершина мира».

– У тебя талант подкрадываться незаметно.

– Вот примерно об этом и я хотела с тобой поговорить.

Я смотрю на неё с… c интересом?

– О чём?

– О том, как ты всех дурачишь.

– Я?

– Ты говоришь, что абсолютно ничего не помнишь, а сам щебечешь, как ведущий новостей на радио.

– Алёна…

– Я имею в виду… да вот хотя бы слово «талант». Ты его только что произнёс. Ты знаешь, что оно означает? Конечно, знаешь.

– Я…

– Ты вообще слишком много знаешь и умеешь делать для человека, потерявшего память.

Я промолчал.

– Ты целуешься, как чемпион мира по этому виду спорта… Ты так трахнул меня в… – она осеклась. Потом продолжила:

– Если умеешь это делать, то умеешь всегда. А ты – умеешь….

Молчание. На экране мельтешат разноцветные пятна. Алёна пристально смотрит мне в глаза.

– Ты права, – произнёс я, – я умею это делать. Умею. Но не помню.

Она ничего не ответила, не мигая, рассматривая моё лицо.

– Получается, уметь и помнить – разные вещи, – продолжил я, почему-то слегка смутившись, и закончил, – по крайней мере, в моём случае дело обстоит именно так.

– Тебе больно?

– Нет. Нет. Конечно, нет…

В этой непонятной, полутёмной и пыльной кладовке мы оказались несколько минут назад. Помню её горячую ладонь – она, вцепившись в мою руку, буквально тащила меня за собой, и я чувствовал ещё там, на диване перед телевизором: в ней начинает искрить мощный, уже знакомый генератор. Я видел, как припухли её губы. Я почувствовал, как между её ног стало тепло и влажно. Я почти зримо увидел электричество, хлынувшее по её венам.

И вот теперь она на тюках с постельным бельём пытается привести в порядок дыхание. Только что мы повторили то, что происходило недавно в лифте. Я, вернувшись из ослепительной вспышки (!!!), вдруг заметил слёзы на её щеках. Поэтому и спросил:

– Тебе больно?

Отдышавшись, она поглядывает на меня сквозь полуопущенные ресницы: я лежу рядом с ней, опершись на левую руку. Правая покоится возле её пупка. У Алёны упругий плоский живот, и мне нравится водить по нему кончиками пальцев, едва касаясь.

– Я хочу, чтобы в следующий раз всё было по-другому, – говорит она чуть слышно.

– Как?

– Звучит, конечно, как… – она хмыкнула, – я хочу выкупать тебя в ванной с ароматическими солями, зажечь благовония, свечи. Много-много свечей… И чтобы ты делал всё медленно…

– Благо… что?

– Благовония.

– Я что, делаю всё слишком быстро? – деревянным голосом спросил я.

– Нет-нет, что ты! – она поднялась и провела рукой по моему лицу. Мне показалось, что она слегка смутилась:

– Просто хотела, чтобы тебе было хорошо.

– Мне и так хорошо.

Она совсем смутилась. Рука, поглаживающая мою голову, на мгновение остановилась, потом пальчики снова мягко зашевелились в волосах, разрушая мою и без того помятую прическу.