Зимнее утро следующего дня застало город на осадном положении. По стенам возле шлемовидных зубцов стояли тысячники в кольчугах с узнаваемым змеистым красным узором, а стеклянные шары на шлемах горели огнем, освещая укутанное метелью и затянутое тучами небо. Жители ненадолго поднимали головы, взглядывали на небо, на стену, на тысячников, смахивали с лиц крошки нежданного снега и молчали. Все уже поняли, что раз на стены высыпала вся военная элита, враг был не за стенами – внутри. Привратница пропустила его впервые со Дня Избавления, впервые за те сто тринадцать лет, в течение которых она не допустила внутрь ни одного опасного пришельца[41].
– Снег, – сказал один из форца другому, подставив руку под маленькие хлопья. – И он не тает, а ложится на землю тканью, слой за слоем. Разве может быть такое? Испокон веку не было снега в Камарге. Даже при Хазаркаанте не было снега. Что это значит?
Второй форца промолчал, ибо имел свое мнение, но озвучивать его не хотел. Никто не мог понять, что случилось, и любой завсегдатай «Ветерана» оказался бы в центре внимания горожан, признай он, что ночью был где-нибудь неподалеку от Питейного подъема, но все эти несчастливцы как будто не сговариваясь зашили рты! Неудивительно: стража арестовала и хозяина «Ветерана» доброго Эзру, и двух человек обслуги, и кое-кого из полуночников, по той или иной причине не убравшихся с места происшествия подобру-поздорову. Так что убравшиеся держались тихо.
Эзра не мог сказать ничего, потому что ничего не знал, а воображением был обделен – он хоть и старался под пытками придумать что-нибудь связное, получилось настолько жалко, что палачи решили, будто над ними издеваются. Эзре же было тем страшнее, что при дознании присутствовало высочайшее посольство: два министра-местоблюстителя, два прæтора и собственной персоной великий визирь Джонар сед Казил. Последний ничего не говорил, а только качал головой с ласковой укоризной, и хотя это ласковое покачивание безволосой головы с прозрачными глазами, полными разноцветных всполохов, загипнотизировало и несчастного трактирщика, и вторившую ему трактирную обслугу, сказать им было все равно нечего. Тогда, выждав для приличия сутки, очевидцев пари прилюдно казнили за измену – слуг просто подвесили над огнем вниз головой, а Эзре зашили в живот змею и лягушку.
Казнь сопровождалась зловещими явлениями. Из Высокой ложи, вознесенной на длинной гибкой ноге над западной частью площади – оттуда на казни обычно смотрел местоблюститель великого тарна, отвечавший за публичные увеселения, – в конце экзекуции раздался придушенный хрип, алые бархатные занавеси раскрылись чуть шире, чем обычно, и в просвете их показалась глухая серебряная маска. Маска подняла «лицо» к отсутствующему солнцу так, как будто не пыталась найти его на небе, а настойчиво вызывала: и вот затянутое серыми снежными тучами небо принялось волноваться, бурлить, как пенный водоворот, и наконец местами обнажилось – хмурое, но чистое. Небо увидели на площади все. А пока все смотрели на небо, из Высокой ложи выпал и разбился – будь он алебастровой вазой, мы бы сказали «вдребезги», – курирующий наместник. «Это Делламорте вызвал Онэргапа» – догадался добрый Эзра, прежде чем умереть.
Спустя минуту шока, последовавшую за тем, как о брусчатую мостовую разбился курирующий местоблюститель, опомнилась стража. Им было известно, что в ноге Высокой ложи был лишь один подъемник, и, следовательно, именно в нем должен был появиться злоумышленник, если только не планировал уйти так же, как спустил жертву. Однако когда стража влетела в вестибюль подъемника, взору ее предстали два охранника, мирно спящие на полу возле шахты, и свившийся уютными кольцами на крыше кабины металлический шнур, с помощью которого и перемещали высокое начальство. Носителя маски нигде не было.
На площади же не было доброго Эзры. Как он избавился от пут, посторонних вложений в живот, как исчез с плахи – никто не увидел. Сошлись на том, что Эзру забрал Онэргап: в конце концов, не ему ли приносилась таким образом жертва, не против его ли власти злоумышляли все враги Камарга? Казнь была сорвана, а правительство тысячерукой столицы отправилось в нокдаун.
Но чем же не угодило гексенмейстеру покровительствующее божество Камарга? Почему Онэргап был его личным врагом? Загадочный «доктор», до истории с казнью персонала «Ветерана» не совершивший никаких известных публике драматических деяний, за сутки превратился в восхитительный ужас равно для детей и взрослых метрополии. Их пугал не только цвет его одеяния – хотя смутные легенды о давно исчезнувших лихих людях в таких одеждах существовали до сих пор, – и его явление связывали не только с исчезновением привратницы (которую боялись отдельно, ибо она давала пищу множеству страшных слухов). Самым удивительным в ночном госте было простое свойство: неподвластность. Он не отвечал ни перед великим визирем, ни перед советом местоблюстителей, ни перед тарном, ни даже перед Тремя; и понять, кому он подчинялся и в чьих интересах действовал, было решительно невозможно.
К вечеру покрывало слухов накрыло Камарг, как человека, дышащего над кастрюлей с горячей картошкой. Власти не контролируют ситуацию в городе, поэтому все входы и выходы запечатали (неправда: Камарг оставался открытым). Черный человек пришел с войском из двадцати тысяч эфестов и до особого знака спрятал их в тенях (и тут не было истины: в Камарге осело под сотню тысяч разрозненных эфестов, но они не имели никакого отношения к доктору Делламорте). Верховный заклинатель убил тарна, поднимает мятеж против прæторов и лично всесильного сед Казила, а с этой целью попросил о помощи какое-то северное божество (тем временем верховный заклинатель – некто Караан Дзинда, ученый в куда большей степени, чем воин, – знал ровно то же, что и все остальные: что в периметр города проник враг; никакого же северного божества не было). Гипты распечатали Дагари, и скоро всему Камаргу суждено обрушиться в тартарары (на самом деле гиптам, за исключением Танкредо, не было практически никакого дела до происходящего). Как всегда в таких случаях, понять, откуда говорившему были известны столь интимные подробности происходящего, было невозможно, да и не требовалось – Камарг с удовольствием стреножил сам себя паническим любопытством. Непонятнее и ужаснее всего было то, как пришелец думал. Эту разницу в образе думания – в самой технике мыслительного процесса – город как будто уловил в воздухе так, как мог почувствовать печальный запах жатвы или радостный аромат цвета, и сжался в ужасе, не зная, чего ожидать.
А ожидать надо было того, что обещание, данное таинственным приезжим юному гипту и потрепанному лучнику, уже выполнялось. Пришелец с Берега смерти не собирался тратить время на длительную рекогносцировку: все, что надо было знать о Камарге, он уже узнал.
Всадник появился возле библиотеки Камарга поблизости от стены, когда опустилась ночь. Было пустынно, лишь стража патрулировала улицы – искали приезжего. (В указе, прочитанном на площади через час после сорванной казни, говорилось, что город должен сплотиться, дабы искоренить внутреннюю угрозу и помочь Тысяче в обезвреживании врага. Поэтический язык указа сравнивал его с шершнем, влетевшим в пчелиный улей: «Как трудолюбивые пчелы окружают маленькими телами убийственного шершня и заставляют его погибнуть от жара их сердец, так жители Великого Камарга должны, не щадя живота, ценою своего настоящего защитить будущее, сохранить Метрополию во имя своих детей, великого тарна и Пребесконечного океана».)
Делламорте искали, но тщетно. Власти были озабочены: правление неумирающего тарна и его местоблюстителей держалось не столько на силе, сколько на страхе, но за прошедшие сутки в Камарге появился фактор, сумевший вызвать страх еще больший. Словно понимая, что выше тарна в иерархии расположено лишь живое божество, «фактор» с пренебрежением, грозившим метрополии катастрофой, дразнил это божество так, будто хотел взять на живца. Поэтому вторая ночь Вторжения – а именно таким именем назвали чрезвычайное положение дворцовые специалисты по связям с народом – была тиха непривычной тишиной. Такую можно представить в камере заключенного, которому надо выбрать: остаться внутри наедине с затаившейся змеей или выйти наружу, где его ожидает расстрельный взвод. Но у города не было выбора. Он сидел в темноте со змеей.
