Предлагать рукоплещущему человечеству прописи, рисунки домиков и собачек, любовь, одной левой побеждающую смерть, торжество добра, только что разбившего свой кулак о морду зла, – и жутко расстраиваться, обнаружив все это уже имеющимся в букваре.
При этом с отвращением и даже ненавистью плевать в сторону тех, кто заплатил за умение создавать готовностью разрушать – себя, свою мораль и жизнь, жизнь близких и так далее, вплоть до всего мира включительно. Фу, как нехорошо! Тот был жуликоват, тот растлитель, а этот, современник, и вовсе только вид делает, что исчадие, а на самом деле хитрован и карьерист…
А вот сам № 1 – лапочка.
Пожалуй, извиняет этого господина только одно: уже упомянутое происхождение. В мирном обывательском семействе вырасти нечто действительно экзотическое вряд ли могло. Отклонение от заурядности незначительное, а результат плачевный: раздвоение в чистом виде.
Среди хороших скучно, среди интересных противно.
К «Герою нашего времени» приписать бы хэппи-энд… И еще – убрать мерзкую эту историю с издевательством над Грушницким, гадость же. И в конце Максим Максимыч, сам герой, Мэри и эта… как ее… ну, черкешенка… то есть она, кажется, и была Мэри… или Мери… в общем, скачут к горизонту.
9
Впрочем, что ж происхождение? Генетикой все объяснить можно, семьей и школой, но неприятное чувство к этому № 1 остается. Снисхождения он, конечно, заслуживает, тем более что никому, в общем, большого зла специально не делал, только брюзжит да с собой разбирается. Но в общем тип не из привлекательных со всеми его моральными кодексами, прозрениями в рамках умеренности и – забыли упомянуть – сентиментальной до слюнявости любовью к животным. Он такой ТЕПЛЫЙ! – говорят о нем даже симпатизирующие ему (немолодые тетки в основном). Забыв – а может, и не зная, – что не горячего и не холодного, а именно ТЕПЛОГО ИЗБЛЮЮ ИЗ УСТ СВОИХ…
10
Правда, в той считалке мы пропустили короля и королевича. Этому можно дать такое объяснение: титулы иностранные, а наш № 1, будучи с детства низкопоклонником и космополитом, с наслаждением вслушивавшимся в хриплое эхо дальней жизни, в зрелом возрасте стал патриотом – оставшись, как ни странно, и западником, еще одно проявление шизофрении. Поэтому ни о какой перемене географии и возможном достижении там высших степеней не помышлял. То есть если только бежать придется, от большой беды и под угрозой…
Но в то же время «король» и «королевич» в его системе понятий и соответствующих им условных терминов присутствовали.
Слово «король» он употреблял – главным образом мысленно – в том переносном смысле, в котором существовали дошедшие из его полного вычитанных мифов детства «нефтяные короли», «короли джаза» и Беня-Король. Сам он ни в мечтательных и жадных подростковых годах, ни в летах вполне сознательных и даже еще позже, немолодым человеком, совершенно не замахивался на королевский титул, правильно предполагая, что за королевство надо немало заплатить – может, самой жизнью или, по крайней мере, серьезными событиями, судьбой. А к этому он, как уже сказано, не был готов в силу своей умеренности, неприятия крайностей. Нет уж, думал он, читая художественную литературу сверх программы вместо приготовления урока по тригонометрии, таская из сахарницы куски рафинаду, – лучше обойдусь без памятника с бронзовой шляпой, чем на дуэли меня убьют. Удивительна, не правда ли, такая трезвость в тринадцатилетнем человеке? Но что было, то было, нам достоверно известно.
При этом к королям и даже к королевичам испытывал спокойное уважение, начисто лишенное зависти, просто признавал их права. И то сказать: а чему завидовать? Судьба. С самого детства, с рождения, некоторые особые обстоятельства, как правило – незаурядность общественного положения родителей и связанный с этим риск падения, которое тоже в своем роде избранность, привилегия: грохнуться могли только те, кто высоко забрался. Отечественные цари и царевичи отправлялись в лагеря, а сыновья и дочки начинали рано хлебать настоящую жизнь, что уже годам к двадцати наполняло их таким запасом энергии, таким потенциалом, который быстро вырабатывает из просто способного молодого человека настоящего королевича, даже международного класса, а потом, по прошествии десятилетий уже собственных подъемов и картинных срывов, истинного и общепризнанного короля. Действительно понимают они что-то такое, чего № 1, проживший тихо и, в общем, безбедно и безрадостно, понять никак не может, какие-то вроде бы простые, но серьезные, фундаментальные вещи. Не стесняются казаться банальными и даже не очень умными, но при этом почему-то сохраняют значительность, которая ему не дается ни безупречностью вкуса, ни интеллектуальными прорывами…
Словом, короли – они и есть короли, а мы с тобою, дорогой мой № 1, как было сказано, сидим на заборе и заслоняемся руками от солнца. И каждый день им дается то, что нам, может, досталось по разу-другому за всю жизнь, – но они за это платили вперед.
И пошли им бог здоровья и долгих лет, а нас избавь от ехидного нашего взгляда, замечающего их немощь, лень ума, даже мелкие пошлости. Королям позволено, а мы сами отказались от королевства – пусть у нас и шанса не было, но ведь мысленно-то, в мечтаниях-то отвергли? Помнишь: не надо мне бронзового цилиндра и голубя, гадящего на плечо, но и пули в живот не хочу… И отца с матерью, ушедших по пятьдесят восьмой, не надо, и реабилитированных их друзей. И даже просто раскулаченных или с происхождением – не надо. Пусть мирные сапожники и портные, пусть потом всю жизнь их наследственность тянет тебя в тень, пусть робость одолевает не вовремя… И так проживем. Пройдем обочиной, вежливо уступая дорогу встречным, любезно улыбаясь каждому. Незаметно, но по возможности достойно. Осторожно неся, чтобы случайно не уронить, спрятанную под безукоризненным – по средствам – пиджаком, как Walter РРК в плечевой кобуре, потайную гордыню.
Правда, иногда вежливость оборачивается суетливостью, любезность – тьфу, черт! – искательностью… Ну что поделаешь, объяснимо: слаб, как положено человеку.
На том и порешим.
11
Ладно, надо докрутить до конца метафору, разобраться с сапожниками и портными.
Или не докручивать?..
И вообще – стоило ли городить огород?..
Придумал некое сравнение, более даже хромое, чем обычно, чтобы объяснить, к какому социально-психологическому типу принадлежит лирический герой № 1. Кстати, и появившийся-то под этим именем – вот, пожалуй, единственное достижение – по мере разворачивания затянувшегося приема. Ну, и объяснил? Да ничего не объяснил, кроме того, что вроде бы художественного склада персонаж, но с сильной мещанской закваской, и от этого мучается раздвоением какой-никакой, но личности. Вот и все, так и можно было сразу сказать, не громоздя всяких царевичей-королевичей и прочей многозначительной ахинеи. В рамках которой сапожники и портные представляют, как уже, наверное, понятно, тех, кто занят практической жизнью, – рабочих и инженеров, врачей и учителей, системных программистов и менеджеров в сфере real estate… И понятно, конечно, почему № 1, как бы ни тянули его семейные традиции и даже какие-то собственные способности в эту сторону, при первой же возможности бежал в противоположную, туда, где предмет деятельности иллюзорный, цели расплывчаты и никак не формулируются без высоких слов, а квалификация, место на шкале престижа и оплата определяются не потребителями, а самими производителями, присваивающими друг другу категории вплоть до «великого художника» и «гения»…
Опять заболтался. Хватит.
Лучше займусь окружающим нас всех, в том числе и господина № 1, миром, который его категорически не устраивает.
Кто кого не устраивает, ты, стилистический инвалид?! Мир – господина № 1 или наоборот?
А это всегда взаимно.
12
Можно было бы проследить историю расхождений между объективным течением времени и параллельной эволюцией моего единственного на все времена персонажа по имени Номер Первый, или, короче, № 1, – проследить от самого рождения, вспоминая отрывочные рассказы о его появлении на свет и первых годах жизни, более или менее правдоподобно домысливая неизвестное, исходя из общих сведений, руководствуясь логикой… Но это потребовало бы определенного (что значит «определенного»? Дурацкое выражение, как и «достаточного» – все это современные уродования речи) повествовательного насилия над свободным извержением слов, которое мы – помните? согласны? – приняли принципом данной работы.