Приходится разговаривать с Батюшкой между делом, или за чаем, иногда за обедом. И как после разговора с ним мне становится понятно, ясно то, что для меня неразрешимым вопросом было! Прямо глаза открываются.

— У батюшки о. Амвросия спросили, — говорил недавно Батюшка, — что такое монашество? — «Блаженство», — отвечал он. И действительно, это такое блаженство, более которого невозможно представить. Но монашество не так легко, как некоторые думают, но и не так трудно и безотрадно, как говорят другие.

Еще в миру я написал стихотворение, посвященное батюшке о. Амвросию «Блажен, кто путь свершая…», и, отпечатав в Казани, прислал ему. Затем, когда я приехал к нему в Оптину пустынь и напомнил о стихотворении, он сказал мне:

— А стихотворение привез?

И указал пальцем на грудь. Я ощупал карман в мундире и говорю:

— Нет.

— Как же это так: «нет»!?.

— Да так, Батюшка, нет.

— Гм, нет! Как же это так?

Я тогда ничего не понял. А когда мне сказали, что о. Амвросий ничего не говорит понапрасну, даже в шутку, я спросил об этом о. Иллариона и о. Иону, каждого порознь, и они дали мне одинаковые ответы, именно:

— При вас — значит, у вас в сердце, то есть исполняете ли вы то, что написано в стихотворении, соответствует ли ваше внутреннее устроение описываемому?

Тогда я понял, в чем дело. Понял, что стихотворения действительно при мне нет, а при батюшке о. Амвросии оно, конечно, было.

— Я говорю на утрене мое убогое слово, — говорил Батюшка, — чтобы не понести ответа на Страшном Суде за молчание. Это моя обязанность.

Действительно, я удивляюсь только, как Батюшка глубоко во все смотрит, замечает всякий, даже малейший недостаток и, если возможно, старается его исправить. Я говорю про недостатки вообще в Скиту.

Я недавно узнал у самого Батюшки, что он писал стихотворения, и они есть в печати листками. Одно из них, «Иисусова молитва», мне очень понравилось. Другие, которые я читал, не так нравятся мне. Об этом стихотворении я как-то и говорил с Батюшкой.

— Здесь нет ничего сочиненного, — говорил Батюшка, — все это вылилось у меня из сердца. Вам, вероятно, особенно понравился конец… Это состояние — переход к внутренней молитве в сердце — нельзя передать на словах так, как оно есть на самом деле. Его поймет и может понять только тот, кто сам его испытал… Путь молитвы Иисусовой есть путь кратчайший, самый удобный. Но не ропщи, ибо всякий, идущий этим путем, испытывает скорби. Раз решился идти этим путем, пошел-то не ропщи: если встретятся трудности, скорби — нужно терпеть…

Допустим, нужно пройти Козельск (это, вероятно, Батюшка сказал только так, для примера). Есть два пути (здесь-то и предположение): один — лесом, другой — полями. Лесом — сухая дорога, но в обход идет, а полями, хотя и значительно ближе, но встречаются болота. Вы решаетесь идти полями, желая прийти поскорее, но не пеняйте тогда на себя, если придете в Козельск с одной галошей и мокрый. Так и здесь, надо быть готовым на все.

В стихотворении говорится: «И ты увидишь, полный изумления, иной страны сияющую даль…» Да, именно «полный», то есть все существо человека исполнится изумлением, увидев «иной страны сияющую даль». Я откровенно говорю вам: так уж я теперь, пожалуй, не напишу…

Сегодня в конце литургии Батюшка сказал маленькое слово-поучение, делая оговорку как бы в извинение, что, хотя и не приняты у нас в Скиту такие слова за литургией, он все-таки говорит, находя это необходимым. Содержание слова было такое же, или почти такое же, как однажды за утреней, именно: поведение инока в Скиту, в особенности в праздники; чтение святоотеческих книг, научающих разуметь заповеди Христовы и тем любить Самого Христа; воздержание от хождения без крайней надобности в монастырь и по келиям: «Сиди в своей келии, и она всему тебя научит».

В утренней проповеди Батюшка напоминал о смирении:

— Старайтесь быть всегда готовыми к смерти, ибо смерть близка и к старым и к молодым, и к монахам, и к мирянам одинаково. Часто она приходит внезапно и неожиданно. Пусть каждый подумает, что будет с его душой.

Батюшка оба раза упоминал о книгах и указывал почти одни и те же книги: «Авва Дорофей», Федора Студита, «Лествица», «Варсонуфия и Иоанна», «Отечник» Игнатия (Брянчанинова), и другие, которые я не упомнил.

Недавно Батюшка дал почитать мне книгу «Жизнь и подвиги о. Александра, старца Гефсиманского скита». Батюшка раскрыл книгу на месте, где говорилось о скорбях и гонениях для всех, желающих идти путем старческого окормления. Прочтя эти строки, Батюшка сказал мне:

— Это ведь и у нас!.. Что же в других-то монастырях?! Вот, Бог благословит, читайте. Это — золотая книга!

За обедом Батюшка говорил:

— Состояние до получения внутренней молитвы описано мною в стихотворении. Это состояние хаотическое, ужасно тяжелое. Игра на скрипке, если кто умеет играть, очень приятна, но при учении игре на скрипке — убийственные звуки. Так и это состояние есть как бы настройка инструмента, начальные гаммы. Инструмент есть, рояль раскрыт, готов, перед нами ряд белых клавиш… — Игрока нет. Кто же этот игрок? Бог. Нам должно подвизаться, а Господь по обещанию Своему: «Приидем к нему и обитель у него сотворим» (см. Ин. 14, 23), — придет к нам, и наш инструмент заиграет.

Про эту музыку часто говорится в псалмах: «Крепость моя и пение мое Господь…»(Пс. 117, 14). «Пою и воспою Господеви…»(Пс. 26, 6). «Пою Богу моему дондеже есмь…»(Пс. 103, 33). То пение — пение неизглаголанное, чтобы его получить, и идут в монастырь и получают, но один через пять лет, другой через десять, третий через пятнадцать, а четвертый через сорок лет. Бог даст, и вы получите, по крайней мере, вы на дороге к нему.

Вам на военную службу надо — ничего. Пойдете, отслужите, еще больше узнаете, какая на этом чудище-звере шкура. Иногда она переливается разными цветами: и голубыми, и розовыми и другими. И люди бегут на нее, а зверь, то есть мир, раскрывает свою пасть да и пожирает их. А вы не обманывайтесь этими переливами, зная, что это только шкура… И опять воротитесь сюда.

Я теперь уже не имею возможности выходить и ходить по Скиту ночью…Вот смотрите, какая задумчивая аскетическая красота — этот наш храм (старый). Здесь все хорошо, не наглядишься… Приходит мне на мысль бросить все и уйти, но боюсь. «Зачем ушел с часов», — скажет Господь. Надо терпеть. Быть может, те души, которым Господь определил спастись через меня, не спасутся, если я уйду. Господь может брать во орудие и грешного человека, на все Его воля. Боюсь уйти самочинно.

Этот разговор начался с вопроса батюшки: «Сколько у нас в Москве дома роялей?» Тут мне припомнился мой товарищ по гимназии. Он был человек не высокой нравственности: неприличные разговоры, анекдоты, карточки, плохие умственные способности, весь его вид наружный, отношение видимое к религии, его ближайшие сотоварищи, отзывы о нем моих товарищей — все это подтверждало плохое мнение об его нравственности. Однажды он принес скрипку в класс. Надо заметить: он прекрасно играл на скрипке, он был по природе музыкант. Итак, однажды за отсутствием преподавателя вышло у нас свободное время, и этот товарищ мой по просьбе всего класса стал играть. Он играл наизусть, без нот. Лишь только раздались звуки, он весь переменился, в нем не стало заметно обыкновенной легкомысленности, смешливости, он стал серьезен. Это заметили многие.

Вот это я и рассказал Батюшке, а отсюда и пошел весь наш разговор.

— Видите, — сказал Батюшка, — видите, как может отрешать от земли музыка. Что чувствовал внутренне ваш товарищ, если он даже внешне изменился? Этих его чувств никто не может понять, если сам их не испытает, а если так отрешает от земли музыка, то тем более молитва.

Сейчас за обедней Батюшка опять сказал краткое слово, напоминая нам о смысле и значении нашего иноческого призвания.