Наверное, я внешне изменилась, потому что Катя замолчала. Я задала ей несколько наводящих вопросов о Михаиле. Она говорила о нем по-доброму, грустно, сочувственно. Я не могла ей ничего сказать о характере своих видений, они были чужеродны ей и оскорбили бы ее чистую душу. Сохранить ее светлое отношение к жизни, не насаждать в ее голову маниакальные идеи одержания, магии и в то же время помочь ее умирающему мужу – бесспорно, очень трудно.

И я поставила перед собой созидательную задачу. С позиций сегодняшнего дня я оцениваю свои действия как удачные. Ход моих рассуждений был такой: одержание другого человека не может быть причиной болезни, оно может быть усугубляющим фактором, но первопричиной – нет. То, что Сергей пережил-таки инфаркт, свидетельствует в пользу того, что ему Бог дает большой шанс в жизни. Деньги, контракты, бизнес – все, что крутится в голове Сергея много лет, должно притормозить свой бег. Он должен в болезни духовно переродиться. И помочь ему может только жена. А конфликт с Михаилом, его одержание может быть всего лишь предлогом проверить человеческие качества – готовность к дружбе, отзывчивость, самопожертвование.

И я рискнула – познакомила их со священником отцом Николаем, и он стал их духовным отцом. Ему они исповедались, он освящал их жилье и офис. Но помимо этого я потребовала от них помощи Михаилу. «Добро, – говорила я, – духовное качество, но оно еще должно быть деятельным». Катя была так измучена, что восприняла идею насчет Михаила без единого вопроса. Надо – значит надо. Я объясняла потребность в этом его глубокой психической травмой, неадекватностью в жизни.

И тогда у Михаила началась странная жизнь. Утром бодрый голос Сергея, так же, как во время учебы в институте, возвещал: «Доброе утро, соня, что делать будешь?» Михаил молчал. Но уверенный голос Сергея не оставлял сомнений: «Быстренько собирайся – едем в бассейн». Михаил не сопротивлялся, а шел за ним безропотно. В бассейне Сергей слегка-слегка без нагрузки бултыхался, в то время как Михаил накручивал на время двадцатипятиметровки. В десять часов они ехали на работу в разные офисы. Ближе к часу дня Михаилу звонила Катя и говорила: «А у нас дома знатная солянка, приезжай на обед». Тот пытался пару раз буркнуть, но голос Кати действовал на него как удав на кролика.

Туда, куда надо, и туда, куда не надо, Сергей таскал Михаила с собой: на совещания, переговоры, встречи, пикники, поездки. Они стали встречаться по три-пять раз в день и вдвое больше общаться по телефону. Сергей, не очень рассчитывая на взаимность, рассказывал Михаилу о своих замыслах и переживаниях. Михаил говорил мало и безэмоционально, но к концу третьего месяца такой «дружеской агрессии» оттаял и начал даже слегка шутить. До этого момента Сергей жаловался мне: «После общения с Мишей я – выжатая тряпка. Иногда, чтобы договорить ему фразу, мне нужно сунуть под язык валидол и сцепить зубы». А я его успокаивала и просила быть мужественным.

Следующий этап наших действий заключался в том, чтобы перенести «бой на территорию противника». Сергей ввалился однажды в воскресенье в квартиру Михаила; воспользовавшись его замешательством, вытряхнул проститутку из его постели и в ужасе спросил: «Миша, Боже, что же с тобой стало?» И тогда Михаил хриплым срывающимся голосом заорал матом по поводу своей несчастной жизни, своей жены, а потом уже и Сергея и его нравоучений. Сергей, рассказывая мне об этом, отметил: «Я никогда не видел такого ужасного лица и не слышал такого ужасного голоса. В нем был испепеляющий гнев, ярость, безумие, рыдание. Он порывался броситься на меня, но я видел, что причинить вред он способен только себе. В этот момент мои губы сами зашептали молитву. А потом он перебесился и затих». «Да, перебесился. Какое верное слово!» – подумалось мне.

Тогда Сергей и предложил Михаилу поговорить с его тестем. «Ты действительно рехнулся! – наступал он. – Хоронить себя в сорок лет, с проститутками, без нормальной женщины, без жены и детей. Немедленно идем к ее отцу, надо заканчивать эту трагикомедию». Михаил взорвался: «Ты отдаешь себе отчет? Ты знаешь, что будет? И не забывай – мы в одном бизнесе, это и тебя касается». На что Сергей ответил: «А мне плевать. Я не могу на это смотреть». Он заразил своей уверенностью Михаила.

И они пошли. Большой чиновник принял их, выслушал. Но не вспылил, а сказал очень грустно: «Миша, я виноват перед вами. Моя дочь еще до знакомства с вами лечилась от алкоголизма. У нее плохая наследственность по матери, и она из золотой молодежи – вседозволенность, распущенность… Ей помогли, но на время. Я виноват, что ничего вам не сказал». Он был очень подавлен, этот сильный властный человек. Он дал свое согласие на развод и пожелал Михаилу счастья.

Именно с того памятного дня, когда Михаил вышел из кабинета тестя с очумелыми глазами, еще не веря в реальность происходящего, Сергей начал выздоравливать. Этот процесс был долгим и мучительным. Но каждый день давал малюсенькую прибавку его силам и работоспособности его сердца. Тогда же Михаил взял месячный отпуск на решение своих вопросов. За это время он развелся и перепланировал свою квартиру. И к концу этого месяца он стал напоминать того приятного в общении студента, искрящегося оптимизмом, с которым в свое время подружился Сергей.

Было интересно наблюдать, как они оживают оба. Ко мне приходила Катя и давала подробные отчеты. Она тоже вместе с ними становилась самой собой.

Сейчас я понимаю, насколько сложно было смоделировать эту ситуацию, прежде всего духовную работу, в которую Катя окунулась душой и в которую ее вера вовлекла Сергея. Регулярные молитвы, посты и причастия создали мощную позитивную атмосферу в доме. Благодаря этому Сережа и Катя отодвинулись от опасной черты безысходности и отчаяния.

Психологическая работа была выверена, как у минеров. Малейшая фальшь в отношениях с Михаилом могла стать роковой. Иногда, вспоминая этот эпизод, я искала формулировку произведенного действия. И тогда мне казалось, что демон просто захлебнулся в потоке тепла и света. И таким образом был ликвидирован источник постоянной угрозы для Сергея в виде всепоглощающей ненависти.

Они дружат до сих пор. Сергей принимает препараты для сердца только в период большой нервно-психической нагрузки. В обычное время оно его не беспокоит. Михаил недавно женился. У него родилась девочка. Катя родила второго ребенка.

Фирма Сергея восстановила в районном центре разрушенную церковь.

Мать девочки была в отчаянии. Она старалась сдержать слезы, но у нее ничего не получалось. Они катились по щекам, а она неловко пыталась утереть их ладонью.

– Понимаете, – говорила она, – моей девочке Агнешке совсем-совсем ничего не помогает. Она полтора года по больницам, и я с ней. Она совершенно другая, не та, что была до болезни.

Я смотрю на девочку. На вид ей лет семь. Бледная, с большими черными кругами вокруг глаз, она внимательно слушает нашу беседу. И я понимаю, что для нее я – продолжение всего медицинского кошмара, в котором она живет. Мне очень не хотелось, чтобы она меня боялась. Поэтому я сняла белый халат и обратилась к Агнешке: «Малыш, мы с тобой просто побеседуем». А сама взяла ее за руку и вслушалась в ее пульсацию жизни. Тем временем Ядвига, ее мама, рассказывала:

– Агнешка перенесла тяжелое инфекционное заболевание с осложнением на сердце. Врачи не сразу поняли, что у нее миокардит, а когда поняли и начали лечить, ей стало немного лучше, но на этом все остановилось. До сегодняшнего дня она задыхается, не может пробежать и двадцати метров. Она стала совершенно пассивной: сидит целыми днями, уткнувшись в телевизор или книжки с картинками. Агнешка совсем ничего не хочет. Раньше она была очень веселым, задорным ребенком, такой себе маленькой разбойницей. У нее всегда было много друзей и подруг. Она бегала наперегонки, каталась с горки, прыгала на скакалке.

Я уточняю, сколько ей лет. Оказывается, ей почти девять, на которые она совершенно не выглядит. Я по-прежнему держу в руке ее бескровные пальчики и думаю о том, что поднять такого ребенка, довести его почти до нормы – задача невероятно сложная.