Ник снова сел, и теперь его запястья были обёрнуты листьями. Они думают, что они здесь в безопасности, и может так оно и есть. Но запасы пищи быстро тают, так что им придётся совершить вылазку наружу. И он вообще не верил в успех затеи с плотом. С момента возвращения он не видел Страуда… Интересно, где же он, неужели всё ещё скитается там, где спрятан плот?

Страуд вернулся только вечером, и его новости напрочь погасили их слабую надежду спуститься вниз по реке на плоту. Повсюду рыскали отряды бродяг, а с неба на них охотились летающие тарелки. Страуд дважды видел атаки, и одной из захваченных групп людей был взвод британских солдат, одетых в форму времён первой мировой войны.

— Знаков отличия я не смог различить, — сообщил он, уминая лепёшки из ореховой муки, которые для него испекла миссис Клапп. — Но помню, на моём отце была такая же форма. Я был совсем мальчишка, когда он в последний раз приезжал в увольнение. Потом он отправился воевать в Турцию и, как нам сообщили, «пропал без вести во время боевых действий». Больше мы не имели о нём никаких известий, хотя мама пыталась хоть что-нибудь узнать. Ей все говорили, что после войны турки освободят пленных. А когда война кончилась, и их освободили — моего отца среди них не оказалось. О нём не нашлось никаких записей. Просто один из множества парней, которых так и не нашли.

Но я запомнил отца таким, каким видел его тогда… и могу поклясться, что парни, которых схватили летающие охотники, были в точно такой же форме! Эх, если б до них добраться пораньше, мы могли бы с ними соединиться, — и Страуд печально покачал головой.

— И миграция, и охота приобрели небывалый размах, — заметил викарий. — Неужели охотники решили начисто опустошить эту землю?

— Ну, — Страуд доел последнюю лепёшку, — и это тоже, конечно. Но вообще-то я не думаю, что викарий прав. Мы видели много облав, но эта совсем другая. Мне кажется, что скорее всего что-то другое заставило тронуться с места всех этих бродяг, что-то, что находится на севере. Они всё идут и идут оттуда — и отнюдь не медленно, не делая даже коротких остановок, — словно что-то гонится за ними, по пятам.

Как бы то ни было, нам лучше сидеть здесь, в укрытии, если мы действительно хотим остаться на свободе и не попасть в плен к этим летающим охотникам. Вот уж им сейчас раздолье. А на реке мы будем видны, как на ладони, и сами напросимся, чтобы нас схватили.

— Николас, — обратился викарий к американцу. — Что сказал Авалон, когда предупреждал тебя? Ты можешь дословно вспомнить его слова?

Ник на секунду закрыл глаза, пытаясь вспомнить то, что говорил ему Герольд. Перед его мысленным взором встал яркий облик Авалона. Он словно вновь услышал этот лишённый всякой интонации голос, так что ему оставалось только повторить слово в слово то, что сказал посланец.

— Авалон — не враг людям. Это место покоя и безопасности. Но к тем, кто остаётся вне его, приходит Тьма и Зло. Такое уже случалось прежде, когда Зло надвигалось на эту землю. И там, где Оно встречается с Авалоном и Тарой, Броселиандой и Карнаком, оно бьётся о стены, не в силах затопить их. Но тех, кто находится за этими стенами, ждут неисчислимые опасности. Зло то прибывает, то убывает, и сейчас — время прилива.

— Авалон? — недоумевающе повторил Страуд.

— Герольд, — пояснил Кроккер и наступила тишина. Ник знал, что они теперь смотрят на него, но юноша не смотрел ни на кого, кроме Хэдлетта.

Если остальные обвиняли его, а он думал, что так оно и есть, то по лицу викария ничего такого нельзя было прочесть.

Страуд вскочил на ноги и вплотную приблизился к Нику.

— Ты разговаривал с Герольдом, не так ли? — должно быть, этот факт для уполномоченного гражданской обороны был самым главным.

— Да, — коротко ответил Ник, не добавляя ничего.

— И ты так подружился с ним, что тот вздумал тебя предостеречь? — продолжил Страуд. Недоверие, которое выказывал Кроккер, ещё яснее читалось на обветренном смуглом лице уполномоченного. Огромные усы враждебно ощетинились.

— Если вы хотите знать, принял ли я его предложение, — начал Ник, — то я его не принял. Впрочем, он спас мне жизнь.

— Раньше ты говорил по-другому, — перебил его Кроккер. — Что ты освободил себя сам — и приложил к тому какой-то труд.

— Он указал мне этот способ, — Ник пытался сохранять самообладание, едва справляясь с собой, чтобы не вспыхнуть от раздражения, которое вызывал в нём Кроккер. — Если бы не он…

— Да это просто сказочка, — резко перебил его Кроккер. — Ну-ка, послушаем её — теперь уже всю, целиком. И посмотрим, что они подумают!

Хэдлетт кивнул.

— Расскажи всё с самого начала.

Ник не мог изменить свой рассказ, даже если бы захотел — здесь ведь были викарий и Кроккер. Но теперь он и не испытывал такого желания, и с присущим ему упрямством решил, что должен рассказать всё, как есть, а затем пусть решают, верить ему или нет.

И снова он подробно описал свои приключения, начиная с той минуты, когда впервые увидел Авалона и кончая встречей с викарием и Кроккером. Его слушали с полным внимание и больше не перебивали. Закончив, он стал ждать недоверчивых восклицаний, полных подозрений, требований прогнать его.

— Ты… ты просто подумал — и у тебя появился нож? — начал допрос Страуд.

В ответ Ник вытащил из-за пояса клинок. Другие острые кинжалы, которые средневековые бродяги бросили на поляне, отправившись на встречу своей судьбе, он уже передал Хэдлетту и Кроккеру.

— Вот, что у меня появилось.

Страуд выхватил у него клинок и тщательно изучил его, а потом с лязгом отшвырнул в сторону на каменный пол.

— Вот лежит твой чудесный нож, — скрал он. — А теперь посмотрим, как ты одной мыслью вернёшь его себе!

Вполне справедливое испытание, подумал Ник и повернулся лицом к клинку. Прочь из головы все мысли, кроме необходимости взять нож. Он должен взять его… Как же он это делал раньше? Кисть… кисть, которая хватает его… а затем кисть…

Ник сосредоточился на мысли о кисти. Однако, хотя его голова раскалывалась от этой настоятельной мысли, в воздухе ничего не происходило. Не сгущался туман, формируя пальцы, обхватывающие рукоять. Здесь, в пещере, присутствовало нечто такое, чего не было на поляне, какая-то преграда, о которую бессильно билась его воля.

— Я не могу этого сделать, — сколько времени он напрягался, Ник не знал. Что-то здесь, в пещере, сводило на нет все его усилия. — Ничего не выходит.

— Потому что, — с триумфом начал Кроккер, — этого никогда и не было! Это всё наглое враньё с самого начала, я знал это!

Чья-то рука с силой, до боли вцепилась в плечо Ника и развернула его, прежде чем он успел осознать нападение. А потом Страуд чуть ли не вплотную приблизил к нему своё лицо.

— Ты продался Герольду! А потом вернулся за нами. Не так открыто, как Рита, — а тайком, думая втереться в доверие!

Ник наклонился, пытаясь увернуться от удара, и Страуду не удалось сбить его с ног: полуоглушённый, юноша отлетел к стене. Мутными глазами американец смотрел, как между ними вклинился Хэдлетт.

— Сэм! — это прозвучало как команда, на которую Страуд ответил хмурым ворчанием, но не сделал попытки оттолкнуть его и снова наброситься на свою жертву.

— Он продался и вернулся за нами, — глухо повторил Страуд. — Вы знаете это, викарий.

— У тебя нет оснований так говорить. Ни у кого нет, — Хэдлетт обращался не только к уполномоченному гражданской обороны, но и ко всем остальным, которые подошли поближе, будто готовые присоединиться к Страуду в той расправе, которую он собирался сейчас учинить над американцем; лица их были безобразны. Ника охватил страх. Он знал, что случается, когда истерия охватывает толпу. Наверное, жертва тогда испытывает такой же ужас?

— Послушайте меня внимательно, все, — продолжил Хэдлетт. — Это чрезвычайно важно — не только для Николаса, но и для всех нас, поскольку вы собираетесь установить то, что считаете справедливостью, и потому ещё, что это может определить наше будущее.