— Вот посмотри: пятьдесят лет тому назад маршал де Майбуа разгромил пьемонтцев у Бассиньяно. Он тогда взял Асти, Валенсию, Тортону. Австрийцы послали сорокатысячное войско на подмогу местным жителям, своим союзникам, и они отвоевали эти города обратно. Майбуа хотел снова повернуть войска против них, но он делил командование с испанским инфантом (да к тому же Бурбоном!), и тот ему помешал. Идиот! Майбуа находился под его началом, он подчинился, и кампания в Италии была проиграна.
— А если бы он не подчинился?
— Его бы расстреляли.
— Тогда я поставлю вопрос иначе, генерал: если бы он мог действовать согласно своему плану?
— Он бы дошел до Милана через Адду.
— Через что?
— Адду, невежда! Это река. Он мог бы переправиться через нее в том месте, которое я тебе показываю, вот оно — мост Лоди, и двинуться по миланской дороге.
Буонапарте встал с четверенек и стукнул кулаком по письменному столу.
— Война — это ремесло! Оно требует разом и знаний, и чутья, умения решительно, не медля действовать, уловив момент и рассчитав свои шансы.
— Я думал, что численное превосходство должно решать…
— Чепуха! Видел, как твоих друзей-роялистов прихватили в Кибероне? Их было больше, чем солдат Республики, но их взяли, как крыс в крысоловке. Потому что против них был Гош.
— Однако же, генерал, моими друзьями, как вы их называете, командовали стоящие люди.
— Храбрые — да, без сомнения, но они не умели реально оценивать положение вещей. Граф д’Эрмильи? Импульсивный честолюбец. Граф де Пюизе? Второй слишком завидовал власти первого. Они перегрызлись из-за разных представлений о стратегии, как эти мои Бурбон и Майбуа. Послушай меня хорошенько: нельзя вести наступление, когда командиров несколько.
— Но указания, которые вы готовите для генерала Келлермана…
— Звук пустой!
— Однако же вы работаете на него.
— Я работаю на себя.
— Потому что лучше знаете Италию и хотите передать эти знания ему?
— Потому что генерал-аншеф не должен нуждаться в указаниях. Если же он нуждается в них, это значит, что он не более чем шут гороховый, которого надлежит сместить.
— Но при Вальми он все же дал пруссакам отпор…
— Он? Да ты шутишь, святая простота! Пруссаков победила дизентерия.
Сент-Обен, как правило, покидал Тюильри в раздумье. Клерком у нотариуса он служил, только чтобы выжить в тяжкие времена Террора, но покойный отец имел куда более амбициозные виды на карьеру сына, мечтал для него о благородном занятии. Он, шевалье, имеющий свой герб, должен был научиться владеть оружием, стать офицером, наподобие старших отпрысков знатных фамилий, пусть даже захудалой ветви. С Буонапарте он чувствовал себя в военной школе; к тому же генерал, зная о его роялистских симпатиях, не осуждал их: казалось, он предпочитал военное искусство манипуляциям политиков. Он был накоротке с Баррасом, но также и с ним, Сент-Обеном, и с Фрероном, и с Делормелем, и на ночах в Хижине у Терезии он бывал. На какой же стороне генерал применит свои таланты, если парижские секции ополчатся на Конвент? Сент-Обен участвовал в бурных собраниях секции Лепелетье в монастыре Дочерей Святого Фомы, но дух его пребывал в смятении. «Короля или хлеба!» — лозунг аббата Броттье, который он выкрикивал столько раз, вдруг стал казаться ему странным. Почему бы не «Короля и хлеба!»? Выходит, будь у народа брюхо набито, этого было бы довольно для спасения Республики? Ну, так цены на продукты питания начали падать: Конвент обирает провинции ради солидных продовольственных обозов, нужных, чтобы приручить столицу.
В просторной часовне, занятой секцией Лепелетье, кафедру проповедника использовали как трибуну. Дюссо взобрался на нее, дабы проповедовать то, что и так было для всех очевидно: надо заморить Париж голодом. Как? Перехватывать обозы, поставляющие продовольствие, ежедневно питающее столицу, тогда пламя мятежа вспыхнет вновь, недоедание подтолкнет ко всеобщему возмущению, и лишенный поддержки Конвент рухнет от первого толчка. «Провинции последуют за нами, они нас поддержат, — заверял Дюссо. — Многие селяне отказываются от реквизиций, прячут свой урожай или выходят с вилами защищать свои амбары. Посмотрите, какое воззвание приклеено к стволам деревьев в департаментах Эна, Сомма и Марна! — Он показал эту листовку собравшимся и прочитал вслух: — Французский народ, обрети вновь религию и своего законного короля, тогда у тебя будут мир и хлеб». В ответ раздались громкие приветственные клики, секционеры поднятием руки проголосовали за предложение Дюссо и тотчас стали принимать меры.
Вот почему в зябкое сентябрьское утро секционеры в разношерстной униформе национальных гвардейцев: в гетрах или сапогах, в полицейских островерхих колпаках, в гренадерских киверах из медвежьего меха, в черных суконных двурогих шляпах, с заряженными ружьями, саблями, длинными пиками и полупиками-эспонтонами, заполонили будку на колесиках, принадлежавшую встарь городской таможне, но давно заброшенную у заставы Пуассоньер. Они поджидали обоз с провизией. Их командир, некий адвокат, привстав на стременах, разглядывал в морской бинокль дорогу из Сен-Дени, на которой неотвратимо должен был появиться обоз.
Мюскадены и кое-кто из шуанов сопровождали их, но старались не бросаться в глаза, предусмотрительно держась в сторонке под каштанами бульвара Рошешуар, что тянулся вдоль крепостной Стены Откупщиков и проложенной подле нее дозорной тропы.
Вереница крытых повозок показалась ближе к полудню справа от Монмартрского холма. Обоз двигался медленно. Его сопровождали конные стрелки, но, по успокоительному сообщению командира, прижимающего к глазу бинокль, их было мало. «Все по местам!» Тут каждый занял свой пост согласно плану, составленному с целью атаковать повозки с продовольствием и разоружить охрану. Сент-Обен, Дюссо и их приятели-мюскадены присели, прячась за кустами, гвардейцы расположились перед заставой, один раскурил носогрейку, другой глотнул водки из фляги, прицепленной к его ранцу.
— Стой! — приказал командир, поднимая руку в белой перчатке.
Первая повозка остановилась в нескольких метрах от заставы, вынуждая к тому же весь обоз. Возниц, по-видимому, немало удивила эта непривычная задержка. Сержант из охраны, проскакав вдоль вереницы повозок, приблизился к командиру гвардейцев:
— Что происходит?
— Мы должны заменить вас и сами сопровождать повозки.
— Почему?
— Банды роялистов хотят их захватить.
— Меня бы это удивило! — сказал стрелок, обнажая саблю.
— Спрячьте в ножны свое оружие и возвращайтесь к себе в гарнизон.
— У меня нет такого приказа!
— Вот я и даю вам его.
Прочие стрелки сгрудились вокруг своего сержанта, и гвардейцы из секции Лепелетье обступили их со всех сторон.
— Драный потрох! Да это ловушка! — вскипел сержант.
— Вы это сказали, не я, — усмехнулся командир.
Повинуясь его жесту, гвардейцы взяли охрану на прицел.
— Бросайте оружие на землю, — произнес командир своим убеждающим адвокатским тоном.
— Никогда!
Сержант-охранник поднял саблю, но пистолетная пуля скосила его, и он опрокинулся навзничь, уже мертвый. Стрелял Дюссо, он хорошо прицелился. Тут все смешалось: ряды расстроились, напуганные внезапным выстрелом лошади под неопытными седоками грозили вовсе выйти из повиновения, мюскадены и шуаны вместе с гвардейцами, намного превосходившими их числом, окружили несчастных стрелков, после второго окрика не замедливших побросать ружья и патронные сумки, после чего мюскадены со всей твердостью отвели их к будке и ударами тростей загнали внутрь, где те оказались, словно сельди в бочке, а дверь закрыли, и двое гвардейцев, плотники по роду мирных занятий, смеясь, заколотили эту дверь при помощи гвоздей и досок. Узники тщетно пытались ногами и кулаками пробить крепкие стены будки. Оружие солдат разобрали победители. Сент-Обен выбрал легкое ружье с коротким стволом.
Кучера в ужасе разбежались и были уже далеко — все, кроме возниц из головных повозок, застывших в полной растерянности: они оказались слишком уж близко от наставленных на них ружей секции Лепелетье. Командир, приблизившись, осведомился очень вежливо:
