— Оденься, — шипит Васко.

Яна подводит женщину к столу, придвигает стул.

— Мам, что случилось? — спрашивает Алекс с верхнего этажа второй кровати.

Вошедший мальчик глядит на него.

Женщина смотрит на стол, и пальцы ее касаются щербинки на столешнице. Васко и Яна подсаживаются к ней. Мокрые волосы делают ее жесткое, измученное лицо еще более суровым. Она что-то бормочет.

— Вы, может, голодны? У нас есть хлеб и мармелад.

Она отрицательно мотает головой.

— Он пришел и взял меня с собой.

— Кто «он»?

— Его так долго не было. Целых четыре года. Четыре года. А потом он вдруг пришел. Прошлой ночью. С братом. И велел нам укладываться. Просто вот так пришел после четырех лет. Пришел и взял меня с собой. Я о нем ничего не слышала. Он все равно как умер. И весь город знал, что он сбежал. Позор. Все-все это знали. Бросил меня с малышом. С тех пор все меня избегали. И вдруг он тут. Обнял меня как чужой. И сказал, чтоб я побыстрей укладывала вещи. А его брат разбудил моего сына. Нам сегодня же ночью надо перейти границу. Просто взять и перейти. После четырех лет. Его брат одевал Ивайло и все торопил нас. Я побросала кой-какие вещи в чемодан. Чтоб мы пошли. Немедленно. И я с ними. Я даже не могла ничего сообразить. По-моему, это было прошлой ночью. Он просто пришел и забрал меня с собой.

— А где ваш муж теперь?

— В пансионе, неподалеку отсюда. Мы должны были идти сюда. А он нет. У него уже другой паспорт.

— По-моему, вам надо поспать. Алекс, иди сюда, в мою постель.

— Нет, нет, не надо. Я могу спать и с Ивайло.

— Да никаких проблем. Вы очень устали. Вам надо хорошенько выспаться.

— Ну и подлый же тип, этот ее муж, — говорит Яна на другое утро. Женщина с сыном еще спят. Васко и Яна тихонько вышли из комнаты, чтобы принести чаю.

— Ты не должна так говорить. Как бы то ни было, но он вернулся к ней.

— А от этого все стало еще хуже. Почему, спрашивается, он сразу не бежал со всей семьей? Так что, пожалуйста, не защищай его. Прошло целых четыре года, пока он спохватился, что у него, между прочим, есть жена и ребенок. Он, видите ли, вдруг понял, что ему их не хватает, может, он просто не сумел найти себе хорошую жену, ее так сразу и не найдешь. А теперь он заявляется в полной уверенности, что жена последует за ним. Как будто сама она вообще не имеет права голоса.

— Но зато он не побоялся риска, он два раза перешел границу. Уже одна только мысль, что мне пришлось бы вернуться… А вдруг его схватили бы?

— Ну и поделом. Лучшего он и не заслужил. Как можно так обходиться с собственной женой?!

Иво Шикагото приходит к Васко:

— Ты не мог бы помочь мне заполнить эти штуки?

— Непременно сейчас?

— Ну прошу тебя.

— Ладно, пошли, сядем в столовой. Ну, давай сюда твои бумаги. Это что такое? Южная Африка? Иво, на кой тебе сдалась Южная Африка, когда ты уже одной ногой в Штатах? Штаты ведь куда лучше, чем Южная Африка.

Иво мотает головой, Иво отводит взгляд. Он сжимает кулаки, свешивает руки между коленями, наклоняется вперед. На голове у него Васко видит зачатки будущей лысины.

— Я вас просто морочил, нет, я себя морочил, а это куда хуже. Он ничего мне не вышлет. Ничего, после целых шести месяцев и такой уймы писем. Он не хочет, чтобы я приехал. Один Бог знает почему, но он не хочет.

— Но ведь у тебя были сведения от него, я думал, что он написал тебе, я хочу сказать, ты там все так хорошо знаешь…

— Это все раньше было, ну кое-что я, конечно, знаю… Я думал, он сразу откликнется, едва получит известие, что я бежал.

— А позвонить ему ты не можешь?

— У меня нет номера. Мы уже давно ничего о нем не слышали. Вот в чем дело. Ему наплевать на нас. Не иначе, он большой скряга.

— Все равно он мог бы, по крайней мере, перетащить тебя туда. Родственнику в такой ерунде не отказывают.

— А может, он умер.

— С чего это он вдруг умрет?

— Ты небось думаешь, что в Штатах вообще не умирают?

— Нет, конечно, но если он одних с тобой лет, это маловероятно.

— А что, если он погиб в автокатастрофе?

— Ты ведь сам рассказывал, что там автокатастроф не бывает, потому что все водители соблюдают правила дорожного движения. Slow motion, говорил ведь? А если даже и столкнутся две машины, все равно ничего страшного не случится, потому что машины у них очень прочные.

— Чепуха, это про шведов кто-то рассказывал, потому что они ездят на своих «вольвах». На такой машине ничего не страшно. А в Штатах всяких дорожных происшествий выше головы. Они то и дело бьются. Ты даже не представляешь себе, до чего это опасная страна, ты даже и не догадываешься, как часто нападают на людей в Чикаго. Там гораздо проще получить пулю, чем гражданство.

— Хватит, Иво, ты преувеличиваешь.

— Почему это я преувеличиваю? Я знаю, что говорю. В больших городах вообще нельзя жить, там прямо ад, средь бела дня палят. Ты хоть немножко представляешь себе, что там творится? Ты где-нибудь притулился, думаешь только о своих делах, но тут какому-то психу надоело жить, а у них там у всех есть по револьверу, и этот самый псих начинает палить во все стороны. Войдет в первую попавшуюся забегаловку и пристрелит всех, кто там ест. Тут тебе и чизбургер станет поперек глотки.

— Ну, такое иногда случается и в другом месте.

— Иногда? Там это случается не иногда. Ты из деревни приехал, что ли? Хочешь знать, как там живут? У кого есть бабки, тот въезжает на своей машине прямо в подземный гараж, а гараж, между прочим, охраняется, потом он садится в лифт и едет до сорокового этажа, или на каком он там этаже работает. А когда ему захочется есть, то курьеры принесут сандвичей или пиццу. А вечером он выезжает из подземного гаража и прямиком гонит домой. Думаешь, такому надоест жить? Думаешь, такой будет ходить по улице или сядет перекусить в какой-нибудь забегаловке?

— Короче, твой двоюродный брат из бедных и не может это себе позволить?

— Да уж наверняка он голодранец. Он и раньше у нас был с придурью, в школе не тянул, ничему толком не выучился, почем мне знать, чего он там делает. Могу поручиться, что он не ихний президент. А если он там убирает улицы, разве он нам об этом напишет? Жди, как же, умрет, а не напишет. Нам-то он пишет, что разъезжает в шикарном «кадиллаке» и радуется, какие чистые там улицы. Думаешь, я ни о чем не догадываюсь? Правду он нам не пишет. В общем, забудь про него и забудь про Штаты. Давай лучше заполним эти бумажки.

— В Южную Африку?

— Да, в Южную Африку, а ты что, против? По-моему, так даже лучше, или вы слишком благородные для Южной Африки? Там каждый белый сразу получает «джоб», там работы навалом. Они ищут людей, ведь нельзя же на сложные работы брать негров. У них там негры еще глупее и ленивее, чем в Штатах.

— А это ты откуда знаешь?

— Ну есть у меня источники.

— Никак у тебя и там есть двоюродный брат?

— Уймись, скажи лучше, что здесь написано.

— Здесь написано: имя и фамилия, не грех бы тебе и запомнить, об этом часто спрашивают.

У ворот лагеря — молодой человек.

— Добрый день, меня звать Руджиеро. Я уговорился о встрече с господином директором.

— Прямо — до главного входа, а там — налево.

— Спасибо.

Покуда молодой человек идет по дороге, вахтер замечает, что на плече у того болтается камера.

— Войдите.

— Добрый день. Я Луиджи Руджиеро, редактор полосы в «La Cronaca».

— Чем могу быть полезен?

— Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

— На какую тему?

— О требованиях забастовщиков.

— Каких таких забастовщиков?

— Забастовка, которую беженцы проводят в вашем лагере, господин директор.

— Так они ж нигде не работают, как же они могут бастовать?

— Я имею в виду голодовку, господин директор. Может, вы станете возражать? Имейте в виду, нам кое-что известно.