Муж с женой зажили душа в душу. Теперь они почти совсем не расставались. Вместе работали в лаборатории, вместе вели записи. Лишь по утрам, когда профессор читал лекции, новоиспечённая хозяйка постигала искусство управления домом. Эта наука, как все прочие, давалась Кире Ивановне легко и радостно.

По взаимной договорённости, достигнутой вскоре после начала совместного бытия, порешили принимать «любовный напиток» не чаще одного раза в неделю, иначе это сильное средство могло бы нарушить установленный ритм работы. Весь следующий день после принятия очередной дозы пропадал без пользы – Самсон Данилович бродил, как во сне, а его супруга сажала в научных записях кляксы и подолгу засматривалась в потолок.

Брак получился истинно гармоничным, как всякое начинание, основанное на доброй воле и точном расчёте. Но несколько месяцев спустя покойная жизнь кончилась. На Русь двинулась армия всей объединённой Европы. Многие тысячи счастливых и несчастливых семей оказались затронуты этой бурей. Коснулась она и профессорской четы, произведя трещину в союзе, казавшемся самим совершенством.

Впервые супруги зассорились между собой, да так непримиримо, что образовавшаяся расщелина с каждым днём делалась всё шире. Киру Ивановну беспокоило и сердило, что супругу пришла в голову блажь отправляться на театр военных действий, чтобы лично сразиться с неприятелями. Спор всякий раз начинался с теоретических аргументов.

– Что будет плохого, если Наполеон завоюет Россию вслед за прочими странами? – говорила Кира с не по-женски холодной рассудительностью. – Разве не сам ты говорил, что уровень развития страны определяется цивилизованностью населения, а цивилизованность населения – установленными порядками?

– Говорил…

– Разве европейское население не цивилизованнее нашего?

– Цивилизованнее…

– Разве законы и порядки, которые несёт с собою французский император, не разумней и человечней нашего крепостничества и пьянства?

– Всё так, – отвечал Самсон. – Однако ж, когда чужой человек, даже самой приличной наружности, накидывается с кулаками на твою мать, пускай неряшливую и нетрезвую, разве не бросишься ты её защищать?

– А ежели «чужой человек» – лекарь, который способен излечить твою несчастную родительницу от свинства?

– Лекаря вызывают. А если он явился к тебе непрошеный пускать кровь и ставить клистир, то он не лекарь, а разбойник, и ему надобно побить морду! – воинственно восклицал профессор.

Жена поневоле начинала смеяться.

– Посмотри на себя, воитель. Воображаю, как ты станешь Бонапарту бить морду! Ты во всю жизнь сабли в руках не держал.

– А вот и держал. Я каждый день теперь упражняюсь. Меня отставной драгун учит! И не в сабле дело. Умный человек всегда сыщет себе оружие по способности.

Когда ж Кира Ивановна подступалась с расспросами, что за оружие он имеет в виду, Самсон Данилович ничего определённого сказать не хотел и лишь бормотал, что к любой запертой двери можно подобрать ключ, ежели знаешь, где замочная скважина.

Чем ближе французы подходили к Москве, тем холоднее и отчуждённей делались отношения между супругами. Они решительно отказывались понимать друг дружку, каждый тревожился о своём и чувствовал себя покинутым.

А между тем древнюю столицу охватило патриотическое возбуждение, распространившееся и на все четыре университетских факультета. Студенты записывались добровольцами в ополчение – «Московскую военную силу», профессора собирали пожертвования. Ректор же, будучи математиком, давно уж со всей несомненностью рассчитал, что Москвы не удержать, и усердно готовил академическое достояние к эвакуации.

– Через несколько дней город падёт. Папа с обозом отправляется завтра, – сказала Кира супругу. Лицо у неё было самое решительное, губы сурово подобраны. – Ты с нами?

В последнее время муж с женой почти не виделись. Она была занята сборами, он пропадал по каким-то таинственным делам.

– Нет, я зашёл проститься. Сей же час отбываю с полком. Где я вас найду?

Профессорша сжала губы ещё плотней, чтоб не задрожали.

– Ах, ты всё-таки намерен меня искать? Спасибо и на том, – сказала она язвительно. – Что ж, я оставлю весточку. Загляни в глаза Ломоносову.

Фондорин смущённо кивнул, глядя в пол. В портупее, с зажатой под мышкою саблей он выглядел преглупо.

– Миронтон-миронтон-миронтен, – язвительно пропела жена на прощанье припев песенки про горе-вояку Мальбрука.

Отвернулась и, не поцеловав, быстро ушла прочь. Потом она смотрела из-за шторы, как муж, ссутулившись, бредёт через двор со своей дурацкой саблей, и вся сотрясалась от сухой икоты. Плакать Кира совсем не умела, даже в бытность ребёнком.

Она всегда была скрытна. В детстве обожала устраивать «секретики» – маленькие тайники, куда прятала кукол, флакончики из-под духов и прочие сокровища. Замужество не избавило Киру Ивановну от привычки иметь секреты. Раньше она таилась от отца и прислуги, теперь от супруга, который иногда казался ей всезнающим мудрецом, а иногда полнейшим несмышлёнышем, которого не стоит посвящать в некоторые сферы жизни.

Тайны, которыми госпожа Фондорина не делилась с мужем, бывали как маленькими, так и большими. Средь маленьких, например, была вот какая. Кира лишь делала вид, что выпивает «любовный напиток», а сама потихоньку его выплёскивала. У неё не было нужды в приворотном зелье, чтобы забыться; она страстно любила Самсона и безо всякой химии.

Большая тайна появилась недавно. Кира Ивановна узнала, что беременна. Простая женщина, не наделённая столь высокой учёностью, обнаружила бы сии признаки много раньше, профессорша же слишком витала в облаках и очень нескоро поняла, чем вызваны её утренние недомогания. Она давно уже уверилась, что детей у неё никогда не будет, и вдруг этакая неожиданность! Ежели родится сын, то впору, подобно престарелой Сарре, назвать его «Исаак», что по-еврейски означает «Смех, да и только», думала будущая мать, не зная, горевать иль радоваться.

Всякая другая супруга обязательно воспользовалась бы таким могущественным аргументом, чтобы отговорить мужа от безрассудного геройства. Но не такова была Кира. Она рассуждала по-иному.

Во-первых, прибегать к подобному средству в споре было бы нечестно.

Во-вторых, бессмысленно. Если уж мужчина, подобный Самсону, решил подчиниться Идее, его ничто не остановит. Известие только прибавит ему чувства вины, но от цели не отвратит.

В-третьих, она ещё сама не решила, оставлять ли плод или вытравить. Возраст для первых родов перезрелый, таз узкий, сердце нездоровое. И вообще – на что умному человеку ребёнок?

Однако и Самсон самое главное от жены утаивал.

Он действительно не уповал на саблю, поскольку этим грубым оружием многого не достигнешь. Ну, причинишь какому-нибудь бедолаге рубленое либо колющее ранение. Разве это маленькое варварство спасёт родину от нашествия?

К спасению России профессор отнёсся как в любой другой задаче, требующей решения – то есть основательно и научно. Туманное высказывание о двери и скважине, обронённое в ходе спора с Кирой, имело для Фондорина особенный смысл.

Дело в том, что Самсон Данилович уже определил «замочную скважину» – или, если угодно, точку разлома, – при воздействии на которую вся задача могла решиться разом.

Ключевым пунктом проблемы под названием «Нашествие» был император Наполеон. Именно его воля, его стратегический гений воодушевляли и вели за собою силу, грозившую разрушением Самсоновой отчизне.

Не станет Бонапарта, и лавина растеряет momentum,[132] остановится, а затем и растает. Своевременное хирургическое вмешательство – отсекновение источника болезни – приведёт к исцелению. Избавившись от болезнетворной молекулы, отравляющей весь её организм, Европа вздохнёт с облегчением.

Стало быть, «скважина» определилась. Дело оставалось за ключом, которым можно было бы отворить «дверь». Как добраться до тирана, которого охраняют лучше, чем любого из жителей Земли?