– Быстро забирай и в сортир, – командует сержант. – Василий Иванович, поступая в академию, сдал кровь, мочу, да математику не смог сдать. А ты что, побоялся, что кало свое не сдашь?

Под дружный хохот собравшихся Рыбаков торопится выполнить указание: двумя пальцами держит сверточек, отвел руку в сторону, словно это чье-то чужое, и он боится выпачкаться; все расступаются перед ним, пропуская, когда он направляется к двери.

– Стой! – кричит вдруг сержант.

Тот остановился, все с отведенной рукой, не оборачиваясь, словно боясь расплескать, лишь голову слегка повернул через плечо.

– Может, у тебя и пузырек здесь остался еще?

– Нет, – бормочет Рыбаков.

Дневальный заключил нос в кулак, толкая дверь ногой, отступил в сторону. Рыбаков вышел, хлопнув за собой дверью.

– Открой, открой, – кричит сержант дневальному. – Пусть проветрит, а то сейчас товарищ капитан придет, вздрючит меня.

Он доложит позже:

– Товарищ капитан, причина запаха выявлена и искоренена.

А запасливому собрату нашему после этого казуса мы частенько задавали вопрос: «Ну что, математику сдал?»

ПРИСЯГА

Месяц пролетел незаметно. Позади ежедневные занятия на плацу строевой подготовкой, изучение уставов, стрелкового оружия, ставшие привычными быстрые подъемы и отбои, при которых сержант давно уже не смотрит на секундную стрелку своих часов. Сегодня день принятия присяги. Утром, говорят, привезли знамя полка, приехали штабные офицеры. И вот мы уже выстроились в казарме. Начищенные, выбритые. Сержант оценивает каждого. Чтоб сапоги сверкали, как лакированные, бляха на поясе – хоть как в зеркало глядись; чтоб птички на погонах все на месте были, подворотничок – свежий.

Текст присяги каждый знает наизусть. Сержант напоминает: присяга принимается с карабином в правой руке, а значит… Да чего ты, старина, знаем, знаем: если при карабине – руку к виску не приставлять; да и как ее приставишь, если в ней оружие, не левой же рукой отдавать честь. Это ж козе понятно. Не первый день замужем.

Строй в красном уголке. Вызывают по списку к знамени. «Я, гражданин Союза Советских социалистических республик, принимаю присягу и торжественно клянусь…» Большинство уже обрекли себя на верность Родине; стоим, волнующие чувства полнят грудь. Вызывают очередного.

– Рядовой Рыбаков!

– Я!

– Для принятия присяги выйти из строя!

– Есть!

Он, согнув локоть, держит карабин, размеренно бьет подошвами сапог по полу. Идет, будто марионетка, подергиваемая за нитки. А наш сержант затаил дыхание, смотрит. Все, кажется, более-менее, хотя свободная кисть руки того и гляди отмахнет не в том направлении. Подошел к майору, стукнул прикладом об пол. И тут левая рука взметнулась к виску. Строй зашевелился. Сержант было присел от досады. «Опусти руку, – зло шепчет он. – Руку опусти». Но присягающий в волнении ничего не слышит. Офицеры молча смотрят.

– Товарищ майор, рядовой Рыбаков пришел для принятия присяги.

«Не пришел, а прибыл», – ворчит себе под нос кто-то в строю. А тот стоит, так и забыв про руку у виска. Майор протягивает ему текст присяги в красном коленкоровом переплете, спокойно подсказывает: «Опустите руку».

Один за другим поклялись в верности Отчизне. Теперь, как толковали нам на занятиях, мы уже сущие солдаты; любой отвечает за свой поступок, должен следовать пунктам Устава, беспрекословно выполнять приказания командиров. Их устами Родина скажет: «Надо!» – ты, не философствуя, ответишь: «Есть!» Тут тебе не у тещи на блинах. Вон стоит в строю Мустафин. Он, кажется, уфимец. Ладный, уверенность во всей осанке. Открытый взгляд красивых глаз. Когда улыбается, в уголке рта в верхнем ряду зубов сверкает золотая фикса. Он боксер. Охотно рассказывает о своих приключениях, многозначительно не договаривая о каких-то подробностях биографии, возможно связанных с криминалом. Так вот он, почитай, угодил в переплет, преступив армейский закон.

В первые же дни в карантине, раздобыв боксерские перчатки, они как-то сошлись в кулачном бою с Батей. Батя – мой земляк, односельчанин. Маштаковатый, крепко сбитый сын лесника. По святцам он Петр, но как-то с детства повелось, обрел это прозвище, заводила, авторитет средь подлетков. Никто его Петром и не звал. А здесь, далеко от дома, в обиход запустил привычное для самого обладателя, словно бы основное, имя его приятель, тоже односельчанин Вовка Куянов, короче – Куян, с которым они, вечно подначивающие друг друга, переругивающиеся, на всех комиссиях, начиная с военкоматской, держались вместе, вплоть до того, пока не оказались в одной эскадрильи, и так два года – не разлей вода. Батя не робкого десятка. Вышел на «ринг» – в свободное пространство между рядами коек – спокойно. По тому, как передвигается в бою, чувствуется, техникой владеет не шибко. Не было у нас такой секции. Может, где-нибудь пробовал надевать боксерские перчатки. Они сошлись с Мустафиным, у которого и стойка – сразу заметно, и ноги – словно на пружинах, перемещается легко. Батя внимательно следит из-за перчаток за противником, старается быть подвижней. Но все равно, если сравнить, как-то не так. Шибко друг друга они не били. Пропустив пару ударов, Батя покраснел, изловчился, врезал-таки как умел. Знай наших! Разошлись вничью. Но то была мирная схватка. Мустафин средь нас держится уверенно, несколько развязно. А при встрече со старослужащими вроде бы даже демонстрирует свою независимость. Кто-то из «стариков», младший сержант из соседней казармы, напросился-таки ему на кулак и заработал правый прямой в челюсть. Не зная броду, не суйся в воду. Рассказывали, челюсть у «старика» разбита. На старшего по званию поднял новобранец руку. Военным трибуналом пахнет. Но, как говорится, дело замяли. К тому же все случилось до принятия присяги. Вроде б как не солдат ударил сержанта. А теперь положение изменилось. Присяга принята. Не забывайся. Мустафин стоит – в лице задумчивость. Какие мысли в голове парня? Может, дом вспомнил, друзей своих.

По торжественному случаю – праздничный обед: белый хлеб да в гуляше мяса побольше. Последний раз в карантине. А наутро – в полк. С песней.

Были мы вчера сугубо штатскими,

Провожали девушек домой,

А сегодня с песнями солдатскими

Мимо них идем по мостовой.

Не глядим!

Последняя строчка, о том, что не глядим, – чье-то, видно, самодеятельное дополнение, охотно принятое нами. Это для форса. Мы, мол, здесь не так себе: первым делом – самолеты, а девушки– то уж потом. Как же, марку надо поддерживать. Авиаторов. А то, что, устав от сугубо мужской компании, по ночам во сне подушку обнимаешь, – нет такой песни.

САЛАГИ

Авиационный полк. Шесть эскадрилий. Эскадрилья – это то же самое, что в других родах войск рота. Казарма двухэтажная. Внизу у входа дневальный. Он при появлении в дверях кого-нибудь из офицеров голосит во всю мочь: «Полк, смирно!» Чтоб на обоих этажах было слышно. Старослужащие на этот сигнал не особо отзывчивы, а мы, молодежь, вскакиваем. Поправляем пояса, шапки, застегиваем верхние пуговицы на гимнастерках.