– Привет, – сказал я, подступая к прилавку.

– Здравствуйте, – отозвался паренек, не отрываясь от книги.

– А где аптекарь?

– Он просил, если кто явится, чтоб подождали.

– А он скоро?

– Скоро.

Я покивал.

– Он тебя что, в ученичество взял?

Паренек наконец поднял голову:

– Я его внук.

У него действительно оказались дедовы глаза и дедов же широкий нос. Я как-то и не думал, что у Йожефа есть семья. Вернее, никогда не слышал о семье от него.

– А что читаем?

– Историю.

Сказано было со вздохом.

– Не дается?

– Дается, – паренек взлохматил волосы. – Только нам в приходе по-другому говорили.

– Ну, в приходах по каноническим суннам читают.

– А что верно? – поднял на меня глаза паренек.

Я задумался.

– И то и другое может быть. Мы же не жили в те времена. Так что сложно разобраться. Ты мне расскажи, а я, если что, поправлю.

Паренек посмотрел на меня, потом встал, по-школярски прижал ладони к бедрам:

– Мариуш Чичка. Как мы произошли.

Я поискал глазами стул и, не найдя, просто оперся о прилавок.

– Вначале люди были дикие. Совсем как звери. Они не знали ни огня, ни орудий всяких и жили стадами. Бродили то туда, то сюда и охотились. Но как-то ночью, пятнадцать тысяч лет тому назад, на людей упал Бог.

– Или снизошла Благодать, – сказал я.

– А такое может быть, чтобы и Бог, и Благодать? – спросил мальчишка.

– На старом языке Бог и Благодать – это одно и то же. Я, честно говоря, никогда этим не интересовался. Но, знаешь, чтобы «Бог упал»… Сомнительно как-то для настоящего Бога, как думаешь?

Мариуш неуверенно пожал плечами.

– Эту ночь потом стали звать Ночью Падения. Потому что Бо… Благодать разделилась на семь частей, из которых и произошли семь великих фамилий. И кровь у них стала особенная, высокая, отличная от всех остальных.

– Алая с серо-стальным тоном, герб – дерево, – произнес я, – государи Тутарбины. Дальше знаешь?

– Алая с золотом, герб – волчья голова, Штольцы. Алая с синью, герб – полумесяц, Иващины. Алая с белым, герб – ящерица, Кольваро.

Я кивнул.

– Алая с медью, герб – монета, Поляковы-Имре. Изумрудно-алая, герб – меч, Ритольди. И черно-алая, герб…

Мальчишка замялся.

– Герб – косой крест, – подсказал я, – фамилия Гебриз.

– О, какие люди!

Йожеф Чичка выплыл из неприметного бокового проема, улыбаясь во весь свой щербатый рот. Блюдце со свечой в одной руке, травяной пучок – в другой.

Он был хром, но передвигался на удивление плавно, разве что чуть заваливая тело, когда ступал разбитой и криво сросшейся ногой. Подветренный борт, наветренный борт. Кар-рамба!

Мы обнялись.

С последней нашей встречи Йожеф изрядно погрузнел. Правда, сжал меня все с той же памятной силой.

– Юнга!

Я не остался внакладе:

– Господин корабельный лекарь!

Какое-то время мы пыхтели, упираясь друг в друга лбами. Чичка был раза в два меня старше, но туго приходилось как раз мне. И вряд ли только из-за руки.

Ах, как он крутил матросов на «Касатке»!

– Мариуш, – повернулся к внуку со мной в охапке Йожеф, – это Бастель Кольваро. Я тебе как-то рассказывал.

Мы наконец разлепились.

– Да мы с Мариушем уже познакомились, – сказал я, украдкой морщась. Вот ведь сдавил, осьминог морской.

– А я, видишь, – Йожеф достал спички, – кукую на берегу. Нога. Море теперь редко снится. Раньше-то да…

Он навинтил новую свечу на подсвечник.

Через мгновение прилавок осветился трепещущим желтым светом. В этом свете мне стало видно, что время хорошо поработало над бывшим корабельным лекарем – проредило волосы, прорезало складки на подбородке, выдавило из глаз лишнюю зелень, оставив мутноватый болотистый цвет.

И это за сколько… За пять последних лет?

Интересно, каким ему вижусь я? Возмужавшим, как дяде Мувену?

– Садись.

Йожеф подал мне маленький табурет.

На прилавке его стараниями появились кружки и темная бутыль без этикетки.

– Йожеф, я, собственно, ненадолго и по делу, – сказал я, прилаживаясь на табурете.

Чичка фыркнул:

– Еще бы! В другое я и не поверил бы! Мариуш! – Он обернулся к внуку. – Не стой столбом. Повесь-ка «Закрыто» на дверях. И это… с кухни притащи сыра, лука там…

– Если увидишь человека в чекмене, усатого такого, плотного, – сказал я перемахнувшему отгородку мальчишке, – скажи ему, что все в порядке, пусть ждет.

– Хорошо.

Мариуш скользнул мимо меня и легко взбежал вверх по лесенке.

Дрогнул колокольчик. Ветерок с улицы заставил плясать пламя свечей.

– Темновато у вас тут, – заметил я.

– Ну на втором этаже окна есть, там светло, а в подвале – еще темнее. – Чичка сковырнул с бутылки пробку. – Ну-ка!

Он поднес к моему лицу горлышко.

Резкий запах ударил в нос, всколыхнул память:

– Кашаса!

Йожеф захохотал.

– Она самая! Что ни на есть бразильянская!

– Откуда?

Чичка наполнил кружки. Подмигнул:

– Связи, юнга. Ружников с «Пантелеймона» недели две назад приволок шесть штук. Впрочем, ты его вряд ли знаешь.

Мы сдвинули кружки бортами.

Кашаса отдавала деревом и почему-то конфетами. Я с трудом протолкнул ее в горло. Остро захотелось чем-нибудь перебить вкус.

Перед царь-штормом на «Касатке» господин корабельный лекарь накачал меня этой кашасой как лучшим средством от страха.

О, как бесстрашно я потом блевал!

– Вот, пожалуйста.

Появившийся как нельзя кстати Мариуш принес целую корзинку снеди. Головка сыра, задорно топорщащиеся стрелки лука, полукруг хлеба. А еще – завернутый в тряпицу шмат сала и огурцы.

Огурцом я и закусил.

Йожеф опустевшую кружку тут же наполнил снова.

– Так что ты хотел?

Я заглянул в кашасу как в бездну.

– Ты все еще работаешь с кровью?

Чичка побледнел.

– Бастель, если ты… – Он бросил обеспокоенный взгляд на внука, снова уткнувшегося в книгу за отгородкой, и взял тоном ниже: – Поверь мне, та история – моя большая ошибка…

– Это никак не связано с той историей, – тихо сказал я. – То дело закрыто. Было и было. Я не напоминать тебе пришел.

– Вот как?

Йожеф почесал бровь.

Затем, сцепив пальцы, сощурился на свечу. Лицо его на мгновение заострилось, жилы проступили на шее.

– Хорошо, – сказал он. – Я тебя понял. Спрашивай.

Я отщипнул сыра.

– В последнее время… в последние полгода не слышал ли ты про людей со странной кровью? Вообще про необычную кровь? Может быть, мельком…

– Ты о смешении?

– Скорее, о гомункулюсах. Нет, даже не знаю… Вкрапления крови фрагментарны, в основе же – пустота.

– Пустота? – Йожеф задумался. – Вряд ли гомункулюс, в нем как раз сильна кровь владельца. То есть там кровь владельца и кровь прообраза, животного, рептилии… Со временем, конечно, слабеет…

Он хмыкнул.

– Что? – спросил я.

– Интересная задачка. Кровь высокая или низкая?

– Не знаю. Я столкнулся с низкой. Опять же, фрагментарно, остаточно низкой.

Йожеф посмотрел на меня:

– Столкнулся?

Я вытянул заживающую руку.

Чичка профессионально прошелся по ней пальцами, ощупал, осторожно обмял сквозь толстый суконный рукав мундира:

– Перелом.

– Уже почти сросся, – сказал я.

– Я вижу. Но мазь бы не помешала. Вообще же…

Он встал, проковылял – подветренный борт, наветренный борт – к одному из шкафов. Стекло открытой дверцы поймало свечной огонек.

Сначала из недр была извлечена одна склянка, осмотрена, изучена, недовольно сунута обратно, за ней на свет появилась вторая. Я услышал, как Йожеф, щурясь на плохо различимый ярлык, бубнит себе под нос: «Боярышник, горечавка для крови, бедренец от боли, золотой ус и сабельник для костей. Наверное, так».

– Вообще же, – сказал он уже мне, возвращаясь с мазью под мышкой, – я даже боюсь спрашивать, с чего бы это так…

Склянка стукнула о прилавок.

– Я бы и не ответил, – улыбнулся я.