– Подойдите.

За спиной у Сагадеева возник пожилой городовой и принялся обматывать его голову белым, как снег, бинтом.

«Капитаны на докладе» – есть, кажется, такая картина у Жихаревского. Обер-полицмейстеру только барабана захваченного не хватало, чтоб под ногу его пристроить. А перевязка – один в один, как на полотне. И мы двое, словно с боевых действий, высокий-низкий, один в сорочке, другой в мундире, правда, без эполет.

Дымов бы еще на заднем плане пушечных…

– Бастель, – Сагадеев потрогал закрытое бинтом ухо, – что думаете делать дальше?

– Меня пугает быстрота событий, – сказал я. – И недостаток информации. Я, честно, не знаю, за что хвататься. Вроде и по старым убийствам надо бы пройтись, и за новые, пока следы горячи, взяться. Нужны проверенные люди.

Сагадеев кивнул.

– Домой поедете?

– Сегодня. Ближе к ночи, – сказал я.

– Я составлю вам компанию. Не возражаете?

– Буду рад.

– А меня пугает другое, – раздумчиво произнес Тимаков, провожая взглядом марширующих в сторону морга пехотинцев.

– И что же? – спросил Сагадеев.

– Легкость, – помолчав, сказал Тимаков. – Легкость, с которой все это проделывается. Убийцы – пожалуйста, «козыри» – пожалуйста. Все наши усилия… даже не знаю, торопливые метания, а не усилия… Вот как курица с оторванной головой еще бегает…

– Ну головы у нас пока целые, – сказал Сагадеев.

– Это да, – мрачно заметил Тимаков. – Бастель, вы не знаете, где я мундир сбросил?

– Пойдемте.

Солнце, перевалив зенит, било в глаза.

От морга тянул жиденький дымок. За забором краснел верх пожарной кареты. Суета если и была, то невидимая.

Майтус следовал в отдалении. Двое санитаров с носилками брели нам навстречу.

– Вон и транспорт, – сказал Тимаков, показывая на запряженную понурой кобылой телегу. Сонный городовой на передке покачивался в такт лошадиному ходу.

После недолгих поисков мундир обнаружился в ивняке у дороги. Тимаков навертел его на руку.

– Бастель…

– Да.

– Вы пока Николаю Федоровичу про кровь не говорите…

– Как скажете. Может, вы тоже ко мне? – спросил я. – В команду по расследованию?

– Если начальство…

Я вытянул цепочку из-за ворота. Блеснуло серебро – овал с рельефной полумаской и гравировкой «Т. С. Е. В.».

– Годится?

– Так мы из одной службы, – протянул Тимаков, привстав и приблизив к кулону лицо. – А я думал, вы по военному ведомству.

– Я не хочу приказывать…

– Полно, – Тимаков подобрался, зачем-то поддернул сползающий рваный рукав. – Вы извините, я утром наговорил…

Я подал ему ладонь:

– Незачем. Бастель.

– Георгий. – Тимаков пожал мою руку.

Мы пропустили телегу и зашагали по дороге к моргу.

– А далеконько мы за големом отмахали, – оглянулся капитан.

Я остановился, пораженный:

– Слушайте, Георгий. Я ведь только что понял. Голем не мог сам.

– Что?

– Голем – существо исключительно тупое, из-за своего искусственного происхождения воспринимает лишь простые команды, не больше. Охранять. Не пускать. Пыхать огнем. А чтобы вот так скакать…

Я покрутил головой.

Очень кстати, что больница на окраине. Керн знал, где строить. Подъездная дорога морга упирается в лесок. Лесок реденький, осинник, но все же. Тропки, видимо, выводят к кладбищу. Построек мало, все больше к самой больнице жмутся, с той стороны и полюдней вроде бы. До взгорка с развалюхой лужок тянется, открытое место.

С первого взгляда и неоткуда големом управлять. Или сиди у всех на виду, или забирайся в чащу, рискуя выпустить каменюку за предельное для прямого контроля расстояние.

А если?..

Я посмотрел на окна второго больничного этажа, просвечивающие за крышей морга сквозь ветви одинокой липы.

– Георгий…

– Что? – Тимаков проследил за моим взглядом.

– Как думаете, может некто, сказавшись, допустим, больным?..

– Ах ты ж!.. – понял Тимаков, не дослушав.

Нащупывая убранный в кобуру револьвер, он кинулся к воротам.

– Да стойте же! Там наверняка никого уже нет.

– Хоть доктора допрошу! – крикнул Тимаков. – Пусть попробует мне отвертеться! Он мне все как на блюдечке!..

Он проскочил к крыльцу, увернувшись от разворачивающего шланг пожарного расчета.

– «Персеполь», в половине седьмого, – предупредил я.

– Буду.

Тимаков исчез.

Майтус встал за плечом, вздохнул:

– Домой, господин?

– Да, – сказал я, – домой.

Мы прошли мимо полицейских, пытающихся выволочь отброшенную големом карету обратно на дорогу. Черный лаковый борт уродовала дыра, по окружности усеянная, как зубами, желтой щепой.

В осиннике фыркала уцелевшая лошадь.

– Господин, – сказал Майтус, – вы ведь могли меня использовать…

– Тебя? – сделав вид, что удивился, спросил я.

Мы миновали пост, перед которым стоял пустой катафалк, и свернули к центру города. Шарабан, полцарства за шарабан!

– Кровь… против голема…

– Это бы убило тебя, Майтус, – сказал я, вяло собирая пыль сапогами. – И потом – не было никакой гарантии. А если с другой стороны был Ритольди…

Больничный корпус остался позади. Немощеная улочка бросилась в объятия улицы пошире. Здесь было тихо и пустынно. В глубине дворов висело белье. У бочки, свернувшись, спал пес. Будто и не было рядом осады морга.

Ни выстрелов, ни криков. Ничего.

Портье за стойкой был категоричен. Никто меня не спрашивал, записок не оставлял, нумером не интересовался.

В коридоре второго этажа влажно поблескивали полы.

Мы прошли в свой конец, как преступники, оставляя отпечатки грязных подошв. Я пожалел, что не отряхнул сапоги на лестнице.

Прощай, труд поломойки!

– Ах, ван Зее, – донеслось из-за приоткрытой двери соседнего нумера. – Вы – фантастический негодяй!

Женский голос был глубок и страстен.

– Татьяна, голубушка! – торопливо зазвучал в ответ вибрирующий козлетон. – Поймите меня правильно, я просто был вынужден прекратить кредит…

– О да! – Женщина разразилась уничижительным смехом. – Вы как всегда ни в чем не виноваты!

За дверью послышались шаги, они то удалялись, то приближались. Раздраженные, рассерженные.

Мне представился нумер с широкой, как раз для адюльтера кроватью, балдахин с кистями, тяжелые шторы, столик с бокалами и бутылью в ведерке и полуодетая мужская фигура, худая, невысокой крови, скорчившаяся на банкетке.

– Помилуйте, не тираньте меня!

– О, вы меня не знаете, ван Зее!

Шаги снова приблизились, притопнул каблучок, дверь с грохотом закрылась, лишая нас возможности дослушать разыгрываемую сцену.

Майтус хмыкнул в усы:

– Порывистая дамочка.

– Майтус, – сказал я, – она по крови наверняка тебя выше.

– Ну гонора-то у нее на целую статс-даму…

Я заклацал ключом в замке.

– А на самом деле или из провинции, или актриска театральная, – продолжил кровник. – Я таких, господин, много видел.

Я выпрямился, распахнув дверь:

– Все, не трещи…

В нумере все было на своих местах – и мазь, и чемодан, и бумаги, и белье. Я прошел в комнату, со стоном высвобождаясь из грязного мундира.

Сейчас бы еще ванну!

– Мне готовить карету, господин? – потоптавшись на пороге, спросил Майтус.

– Да. – Из нетронутого ящика бюро я достал ассигнации: рублевую – желтую, трехрублевую – зеленую. Сунул кровнику: – Вот, это каретному двору и отдельно – мастеру.

Майтус кивнул.

– И еще… – Из другого ящика я выгреб серебро. – Купи воска, туалетной воды и револьверных патронов четыре дюжины. К пяти вернуться успеешь?

Кровник, соображая, почесал затылок:

– Если торопясь…

– Тогда торопись. В пять будут мальчишки, проведешь ко мне в нумер.

– Это утренние-то?

– Они самые.

– Всю ватагу, что ли? Опасно, – качнул головой Майтус, – поворуют еще, сами не заметите…

– Ты приглядишь, если что. Все, беги, – я хлопнул кровника по плечу. С чекменя взвилась пыль. – Хоть бы почистился, черт.