О многом говорит географическое расположение опричных владений. В соответствии с указом о введении опричнины, ее территорией стали земли на Русском Севере, в том числе Беломорское побережье, Подвинье, Важская земля, а также огромная область в треугольнике, вершинами которого стали Соль Вычегодская, Каргополь и Вологда; значительные территории в самом центре Московского государства — Вязьма, Можайск, Козельск, Перемышль (частично), Белев, Лихвин, Ярославец, Медынь, Суздаль, Шуя, Галич, Юрьевец Повольский, Балахна, Старая Русса; огромные анклавы под Москвой, в районе Кашина и Клина; обширная часть самой столицы. Позднее, по сообщению немцев-опричников Таубе и Крузе, Ростов и Белоозеро были присоединены к опричному "уделу" государя. Не так давно были найдены фрагменты хроникального характера в рукописном сборнике Кирилло-Белозерского собрания. Там содержалась информация, согласно которой в январе 1569 года Ростов и Ярославль были взяты в опричнину. Видимо, присоединение Белоозера произошло тогда же. Известно, что в состав опричных владений попали также Кострома, Пошехонье, Переяславль-Залесский, Старица, Бежецкий Верх, восточное Приладожье и все Прионежье. На закате опричнины туда взяли часть Новгорода Великого.
Если нарисовать карту опричного "удела", то прежде всего придется полностью заштриховать почти все северные области страны. Затем окажется отмеченной вся северная часть старинного Владимиро-Суздальского княжества, каким оно было в XIII столетии. Если все остальное представить себе в виде мишени, а Москву поместить в "яблочко", то набор опричных анклавов будет напоминать след от выстрела крупной дробью в самый центр мишени.
С северными землями все более или менее понятно. Естественно стремление Ивана Васильевича пользоваться доходами от таможенных пошлин, промыслов, а также контролировать важный торговый маршрут из Европы в Россию вокруг Скандинавского полуострова — он был в середине 50-х годов XVI столетия открыт для европейского мореплавания экспедицией англичан Хью Уиллоуби и Ричарда Ченслора. Север становился для опричнины неиссякающей денежной бочкой. Испомещать кого-то на землях слабо освоенных, со сравнительно неразвитым землевладением, вряд ли было целью включения северных областей в состав опричной территории.
Когда-то автор этих строк допустил легкомысленное утверждение, что в опричнину были взяты "стратегически важные" земли, то есть города, составляющие узловые пункты обороны страны и опорные базы для наступления в Ливонии. Имелись в виду Вязьма, Вышгород, Старая Русса. Это ошибка. Напротив, 99 процентов приграничной территории, то есть тех же "стратегически важных" земель, попало в земщину. Ивана Васильевича слабо интересовала Рязанщина, регулярно разоряемая татарами; не нужны ему были Псков с пригородами, Смоленск, Рославль, Стародуб и Чернигов, составлявшие ожерелье оборонительных твердынь нашего западного рубежа. Государь не проявил интереса к огромной территории, лежащей южнее Одоева и Белева, — области, в наибольшей степени подверженной угрозе крымских набегов. Ему не понадобилась северо-западная, западная и южная Новгородчина, бедная хлебом, зато максимально близкая к шведско-литовскому фронту. Парадоксально, но факт: опричнина должна была защитить государя и страну, а земщина защищала… опричнину. Фактически земские территории представляли собой "доспехи", надетые на тело опричнины.
Другое дело — центр, козельские, тверские и ростово-суздальские земли. Они отличались плодородием, издревле осваивались, были густо заселены и представляли собой золотой фонд русской пашни. Кроме того, перечисленные области располагались относительно недалеко от главных опричных резиденций Ивана Васильевича — Александровской слободы и Московского дворца. А значит, по идее у командования появилась возможность быстро собирать опричную армию в кулак.
Таким образом, речь идет о полномасштабном выполнении реформы, задуманной намного раньше: испомещении в центральных, наиболее близких к Москве и наиболее освоенных областях "избранной тысячи". Что касается действительных, иными словами документально подтвержденных, фактов получения опричным "офицерским корпусом" значительных поместий на реквизированных землях, то их известно немало, и ни у кого они не вызывают сомнений. Испомещались даже иностранцы-опричники, подтверждением чего служит сообщение немца-опричника Генриха Штадена о пожаловании ему поместий под Москвой и в районе Старицы. После того как опричное войско и опричную администрацию упразднили, была совершена земельная "рокировка": те, кто еще мог претендовать на возврат земельных владений, отобранных в первые годы опричнины, частично получили их назад.
Опричнина явно не была нацелена на создание "дружины" царских "телохранителей". Для этого вполне хватало нескольких сотен бойцов, охранявших царскую семью в Опричном дворце. Не будь опричнины, с подобными задачами справились бы один-два стрелецких приказа, состоявших из служилых людей по прибору с незначительным количеством дворян на офицерских должностях. На худой конец, такого рода гвардией могла бы стать команда наемников. При дворах европейских монархов нередко караул несла стража, набранная из иностранцев, например шотландцев и швейцарцев. Как минимум в последние годы жизни Иван IV сделал то же самое: в его распоряжении был отряд из 1200 иностранных солдат, в том числе тех же шотландцев с Джимми Лингетом во главе. Упоминаются служилые "немцы" и в русских разрядах 1570-х годов. Таким образом, цели опричнины были шире убережения царя от заговоров и покушений. Прежде всего речь шла о создании особой армии — наилучшим образом укомплектованной, вооруженной, легко управляемой, с командными кадрами, всецело преданными царю. А значит, обеспечение столь значительного количества служилых людей должно было потребовать масштабных перестановок в землевладении. Именно это происходило в массовом порядке: вотчины и поместья стремительно меняли хозяев.
Как уже говорилось, крайне маловероятно изначальное предназначение опричнины для террора против непокорной аристократии, тех же княжат, потомков удельных владык. Во-первых, массового террора в первые годы опричного периода не было. По источникам известно несколько казней, а также ряд убийств, которые могли произойти бессудно и без объявления вины — по одному лишь велению царя. Но до Новгородского разгрома 1570 года все репрессии могли осуществляться сравнительно небольшим числом опричников, например той же царской охраной, состоявшей из нескольких сотен человек. Лишь поход в северные земли — Клин, Вышний Волочёк, Новгород Великий, Псков, Торжок, Тверь — потребовал значительных сил. Из этой картины совершенно выпадает опричное войско, целые полки которого выходили против ливонцев и татар. Полки, а не "пятьсот телохранителей"! По самым скромным подсчетам войско должно было достигать 5000–6000 бойцов. Для осуществления террористической деятельности, отдельные акты которой размазаны по семи годам опричной эпохи, как масло по хлебу, это явно слишком много. Так что версию о "полицейском корпусе" приходится отклонить, заодно с идеей о создании "нового двора" для борьбы со "старым".
Помимо богатых земель и новых возможностей для карьеры, опричники получили обширные судебные привилегии.
Английский дипломат Джильс Флетчер, побывавший на русской территории в 1588–1589 годах, сообщает: "…разделил он [Иван IV] своих подданных на две части, или партии, разъединив их совершенно между собой. Одни из них были названы им опричными, или отборными, людьми. К ним принадлежали те из лиц высшего сословия и мелких дворян, коих царь взял себе на часть, чтобы защитить и охранять их как верных своих подданных. Всех прочих он назвал земскими, или общими. К земским относятся простой люд и те дворяне, которых царь думал истребить как будто бы недовольных его правлением и имеющих против него замыслы. Что касается опричников, то он заботился, чтобы они своим числом, знатностью, богатством, вооружением и прочим далеко превосходили земских, коих он, напротив, как бы лишил своего покровительства, так что если бы кто из них был ограблен или убит кем-нибудь из опричников, которых он причислял к своей партии, то нельзя уже было получить никакого удовлетворения ни судом, ни жалобой царю". Допустим, Флетчер писал это через два с лишним десятилетия после того, как была учреждена опричнина, к тому же писал в виде политического памфлета, недоброжелательного по отношению к России. Англичанин мог и ошибаться, и пускаться в публицистические передергивания. Допустим, никакие источники по истории опричнины не позволяют предположить, что она когда-либо предназначалась для полного истребления земских дворян. Но свидетельство Флетчера о судебной "неуязвимости" опричников перед земскими людьми находит подтверждение у другого автора.
