Притом Иван IV долго не рассматривал Батория как серьезную политическую силу, и даже в ходе боевых действий, складывавшихся крайне неудачно для Московского государства, все еще продолжал оскорблять его в посланиях. В 1579 году, когда неприятности завершающего этапа Ливонской войны уже начались, царь в письме величается перед выборным королем своим происхождением и корит Батория отступничеством от христианства. Польский государь и сам не отличался особой корректностью, поэтому Иван Васильевич упрекает его: "Мы твою грамоту прочли и хорошо поняли — ты широко разверз свои высокомерные уста для оскорбления христианства. А таких укоров и хвастовства мы не слыхали ни от турецкого султана, ни от императора, ни от иных государей. А в той земле, в которой ты был (Баторий, воевода Семиградский, жил в Трансильвании, являвшейся тогда вассальной территорией турецкого султана. — Д. В.), и в тех землях, тебе самому лучше известно, нигде не бывало, чтобы государь государю так писал, как ты к нам писал. А жил ты в вере басурманской, а вера латинская — полухристианство, а паны твои держатся иконоборческой лютеранской ереси". Со своей точки зрения, Иван IV во всем прав, но ему необходимо решить серьезные дипломатические задачи, а он вместо этого вступает в невнятную перебранку… Летом 1581 года, когда дела на западном фронте идут из рук вон плохо, Иван Васильевич отправляет Стефану Баторию еще одно письмо, по внешней видимости смиренное, однако же полное колкостей и попреков. В начале послания стоит знаменитая фраза: "Мы… удостоились быть носителем крестоносной хоругви и креста Христова Российского царства и иных многих государств и царств, скипетродержатель великих государств, царь и великий князь всея Русии… по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению…" — намек на "второсортность" королевского титула, полученного по результатам шляхетских выборов. Страна бедствует, вооруженные силы находятся в состоянии, близком к полному разложению, враг глубоко вклинился в русскую территорию, а царь желает выглядеть красиво и выйти победителем из словесных перепалок. Вот он, "первоклассный талант"! Вот она, "крупная политическая сила"!

Между тем переговоры с польским и шведским королями приводят к тяжелому территориальному урону: Иван IV теряет Полоцк, собственные русские Велиж. Ям, Копорье, Ивангород, Корелу, а также все ливонские завоевания. По мнению ряда исследователей, уступки были чрезмерными. Особенно в условиях, когда Польша уже вышла из войны, а Швеция продолжала боевые действия (напомним, Ям-Запольский мир с Речью Посполитой был заключен в 1582 году, а Плюсское перемирие со Швецией — лишь в 1583 году). Это открывало возможность хотя бы частичного реванша. Как раз тогда русские войска разбили шведов у Лялиц и отбросили от Орешка. Но государь не решился… Трудно сказать, насколько верным было мнение о необходимости выйти из войны любой ценой, когда противник остался только один. Во всяком случае, оно вызывает сомнения.

Любопытно, что Иван Васильевич испытал на себе заносчивость соседей, но она не послужила для него уроком. Девлет-Гирей после сожжения Москвы в 1571 году писал русскому царю, проявляя крайнее высокомерие: "…Ты не пришел и против нас не стал. Ты похваляешься, что, де, яз — Московский государь, и было бы в тебе срам и дородство, и ты бы пришел против нас и стоял!" И где была та сила и та гордость татарская в 1572 году, когда наши воеводы на Молодях резали крымскую рать? Поила буйной кровью нашу землю. Кажется, отчего бы православному государю не увидеть в наказании гордецов проявление воли Господней? Ан нет, он и сам великий гордец…

Тяжелое поражение России в Ливонской войне в значительной степени явилось результатом царского фиглярства. Отношения с воинственным Крымом не нашли приемлемого дипломатического решения на протяжении всей политической деятельности государя. Наконец, эскапады с поиском "политического убежища" на территории Англии, поспешным сватовством к Елизавете I и ее родственницам выставили на посмешище и самого Ивана IV, и всю державу.

Общий итог деятельности Ивана Васильевича в дипломатической сфере — явно отрицательный.

За двести лет, истекших со времен выхода в свет "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина, было сделано великое множество попыток определить суть опричнины и объяснить причины ее учреждения.

Сам Карамзин пишет об опричнине как о мере, предназначенной обеспечить безопасность государю и всему государству. Причиной ее введения была подозрительность царя, его ярость, страх стать жертвой измены, подстегнутые действительной изменой Курбского: "Все добрые вельможи казались ему тайными злодеями, единомышленниками Курбского: он видел предательство в их печальных взорах, слышал укоризны или угрозы в их молчании; требовал доносов и жаловался, что их мало…"

"История России с древнейших времен" С. М. Соловьева скудна обобщениями. Относительно опричных времен историк констатирует дальнейшее падение родовых начал, умаление прав "дружины" и подъем начал государственных, усиление власти монарха. Все это преподносится несколько голословно. Опричнина — одно из заключительных сражений великой борьбы старинного родового быта с новым, этатизирующим элементом. "Напуганный отъездом Курбского и протестом, который тот подал от имени всех своих собратий, — пишет Соловьев, — Иоанн заподозрил всех бояр своих и схватился за средство, которое освобождало его от них. Положить на них… опалу без улики, без обвинения, заточить, сослать всех, лишить должностей, санов, лишить голоса в думе и на их место набрать людей новых, незначительных, молодых… — это было невозможно… Если нельзя было прогнать от себя все старинное вельможество, то оставалось одно средство — самому уйти от него; Иоанн так и сделал".

В. О. Ключевский дал исключительно точную формулировку психологических причин, подвигнувших царя на введение опричнины: "…потеря нравственного равновесия у нервного человека". Да, это, скорее всего, верно. Царь в 1564 году чувствовал себя подобно актеру в ситуации, когда сцена не задалась, остальные играют из рук вон, постановка в шаге от провала, возможно увольнение… Нервный срыв суммировал гнев, страх, а также неприятное ощущение, что все "труппа" выступает непутем, и как бы не быть освистанными. В политическом смысле Ключевский определят опричнину как "убежище", где "…царь хотел укрыться от своего крамольного боярства". Иными словами, опричнина должна была обеспечить безопасность государя, являлась соединением полицейского корпуса с "орденом отшельников".

Р. Ю. Виппер первым всерьез поставил вопрос о "внешнем факторе" как основной силе, определявшей социально-политическое развитие Московского государства в царствование Ивана IV и породившей опричнину. Для Виппера "…опричнина была не только взрывом мести против действительных и мнимых изменников, не только жестом ужаса и отчаяния царя, перед которым открылась вдруг бездна неверности со стороны лучших, казалось, слуг; это была также военная реформа, вызванная опытом новой труднейшей войны".

С. Ф. Платонов обратил внимание на аграрную опричную политику. Считая опричнину средством борьбы против "измены", ученый видел в земельных "рокировках" того времени подрыв колоссальной мощи, которой располагала боярско-княжеская оппозиция. Знать притязала на политическую власть в стране. Основанием для подобных притязаний было "…наследственное льготное землевладение в тех уделах, где предки княжат когда-то были государями…" Аристократы мечтали о своего рода соправительстве с государем всея Руси, который был одного с ними рода, к тому же уступал некоторым в "колене", то есть знатности. Соответственно государь Иван Васильевич "…решил свести княжат с их вотчин на новые места, разорвать их связи с местными обществами и таким образом подорвать их материальное благосостояние и, главное, разрушить тот устой, на котором зиждились их политические претензии и было построено социальное первенство".