А самая главная опасность состоит в том, что на наших глазах под антитоталитарный перезвон по разным причинам происходит самое настоящее исчезновение бесспорно существовавших ранее многих ценнейших, основополагающих по данной проблеме документов. Так, уже в 1957 г. при дополнительной проверке дела расстрелянного 30 октября 1937 г. бывшего командира 16 ск БВО комдива А.П. Мелик-Шахназарова сотрудники Главной военной прокуратуры, имевшие зачастую недостижимые даже для современного историка права и возможности, вынуждены были констатировать: «Личного дела на Мелик-Шахназарова разыскать не представилось возможным»³⁸. Объяснения причин здесь не дано. Остается лишь предполагать: то ли времени и терпения у военных прокуроров не хватило, то ли личные дела осужденных «врагов народа» изымались и куда-то отправлялись или же вообще уничтожались?

Тем более острым становится этот вопрос в наши дни, по прошествии более 60 лет со времени кровопролитных событий 1937–1938 гг. Во всяком случае, имеются косвенные данные о том, что, например, в Архиве Военной коллегии Верховного суда СССР часть надзорных производств по реабилитации военнослужащих, проведенной в 1957 г., уже уничтожена.

В печати неоднократно сообщалось, что в ходе августовских событий 1991 г. в архивах ЦК КПСС проводилось массовое уничтожение (специальными машинами) неизвестных общественности документов. А по авторитетному свидетельству В.В. Бакатина, еще в 1989–1990 гг. по приказу тогдашнего руководства КГБ при Совете Министров СССР были уничтожены (путем сожжения в печах) 105 томов «Оперативной разработки» по А.И. Солженицыну (значился под псевдонимом «Паук») и 550 томов по А.Н. Сахарову («Аскет»). Печи после сожжения были проверены, о чем составлены соответствующие акты³⁹. Кто сейчас может поручиться, что и поныне (под самыми различными соусами) не ведется массовое уничтожение документов, невыгодных (неудобных) для той или иной правящей в стране группировки?

В мировой исторической науке чуть ли не до каждого человека подсчитаны жертвы политических репрессий при Тиберии, в годы инквизиции, при Иване Грозном, в годы Великой Французской революции 1789–1799 гг. А точные данные о загубленных в совсем недавнем прошлом наших родных соотечественниках под различными ухищрениями все еще укрываются от историков, несмотря на совершенно ясный соответствующий Указ Президента Российской Федерации.

Как и каждый уважающий читателя и себя автор, я был обязан возможно полно выявить и тщательно изучить всю посильную мне литературу вопроса и уже опубликованные по данной проблеме документы. Без этого всякая попытка исследования была бы просто некорректна. Поэтому я должен и буду опираться на эти публикации. Но, используя их как своеобразные несущие опоры, я отнюдь не собираюсь создавать некую хрестоматию уже опубликованного. К уже напечатанному я буду прибегать, как правило, лишь в самых необходимых для наиболее полного раскрытия проблемы случаях. Самая же главная моя цель – поделиться с людьми теми новыми, еще не публиковавшимися данными (материалами) по исследуемой проблеме, которые мне удалось выявить в результате многолетней работы в архивах – особенно в Российском государственном военном архиве и в Архиве Военной коллегии Верховного суда Российской Федерации. И сейчас, когда начинаю все результаты этой работы сводить воедино, я совсем не жалею, а даже доволен, что годы жизни посвятил выявлению, рассмотрению, изучению, переписыванию пожелтевших от неумолимого бега времени пыльных страниц архивных дел. Сказать то и так, о чем и как до тебя не говорили, – в этом, очевидно, одна из высших духовных радостей. И не так уж важно, сколь малым тиражом будет издана книга. Важно, чтобы было что сказать.

В отдельных случаях я позволю себе поделиться с читателем и некоторыми личными воспоминаниями и впечатлениями о том по-своему героическом и, безусловно, страшном времени. Ведь я в то время жил, учился. В кадрах РККА в эти роковые годы я еще не состоял, но летом 1935 г. принял военную присягу «торжественное обязательство» и в 1935–1936 гг. отслужил два двухмесячных сбора в одной из стрелковых дивизий Ленинградского военного округа (первый сбор – красноармейцем, а второй – командиром отделения). Затем состоял в запасе – сначала в звании помкомвзвода, а с 1940 г. – в среднем политсоставе (без звания). Осенью 1937 г. мне – студенту 4-го курса исторического факультета Ленинградского государственного университета – стукнуло 20 лет. И я не был исключением из правила, согласно которому нет человека, довольного своим положением и недовольного своим умом. Во всяком случае была пора в эти лета «сметь свое суждение иметь». По крайней мере, университетская обстановка предвоенных лет осталась в памяти на всю оставшуюся жизнь.

Я долго думал над структурой монографии. Каждый согласится, что здесь возможны самые различные варианты. Но в результате поиска, выявления, сбора и анализа многочисленных первичных документов я пришел к довольно определенному выводу, что наиболее целесообразно построить изложение в соответствии с основными этапами того смертного пути, по которому в 1937–1941 гг. прошли многие тысячи воинов РККА: арест, предварительное следствие, судебная комедия, пуля в затылок. Описанию этих ступеней в ад XX века предшествует краткий анализ социальной атмосферы в партии, в стране, в армии в 1937–1938 гг. А в последней главе постараюсь показать неописуемо губительные последствия беспощадной расправы тоталитарно-репрессивной системы с Рабоче-крестьянской Красной армией буквально накануне гитлеровского нашествия.

В процессе многолетней подготовительной работы к написанию предлагаемой читателю книги мне удалось в 1989–1996 гг. опубликовать несколько исследовательских статей в журналах «Коммунист», «Вопросы истории КПСС», «Кентавр», «Вопросы истории», «Отечественная история», «Военно-исторический журнал» и небольшой раздел «Трагедия комначсостава в 1937–1938 гг.» (в моей книге «РККА накануне: Очерки политического воспитания Красной Армии 1929 г. – июнь 1941 г.» М., 1993, с. 193–215). Но все эти публикации освещали в основном отдельные аспекты проблемы и явились лишь своеобразным подступом к монографическому ее рассмотрению.

И, наконец, о праве на изложение и публикацию своей точки зрения. Не знаю, у кого как, а у меня, родившегося в один год с Октябрьской революцией, только сейчас, на склоне восьмого десятка лет быстро уходящей жизни, впервые появилась реальная возможность действительно свободного научного исследования. Такое нравственное и юридическое право во всем просвещенном мире считалось незыблемым чуть ли не со времен Ренессанса. Уже Мартин Лютер восклицал: «Я здесь стою – и не могу иначе!» Иногда о свободе исследования говорилось и в советский период. Но каждый – и говорящий, и слушающий – прекрасно понимали, что это «слова, слова, слова…». Все мы были скованы железным панцирем «партийных оценок». И не только историки, но и все творческие, хоть чуть-чуть самостоятельно мыслящие люди. Как бился в этих тенетах, как рвался из этих цепей один из немногих поистине великих поэтов уплывающей в прошлое эпохи А.Т. Твардовский, когда писал:

Эти вдохновенные строки, выражающие «мечту поэта», написаны в 1958 г. на волне XX партсъезда. Позже Твардовский напишет, может быть, главную книгу своей жизни – поэму «По праву памяти». Написал так, как он хотел. И как каждый творец, хотел видеть свое творение напечатанным. Но не тут-то было. Это император Николай I «высочайше дозволял» публиковать А.С. Пушкину все, что тот написал. А могущественные генсеки «от имени народа» «не пущали». Так и умер Александр Трифонович, измученный и до глубины души оскорбленный малограмотной, но зато высокобдительной всемогущей кремлевской цензурой, не позволившей ему увидеть свои заветные думы обнародованными…