Не спасала, а зачастую усугубляла опасность дружба с «великими мира сего». Член военного совета Тихоокеанского флота корпусной комиссар Я.В. Волков был старинным личным другом тогдашнего наркома ВМФ армейского комиссара 1-го ранга П.А. Смирнова. Но вот Смирнова «взяли» в Москве 30 июня 1938 г. Об этом, очевидно, поступила информация и на Дальний Восток. Во всяком случае уже 1 июля 1938 г. Волков был арестован по простому распоряжению (без постановления об аресте!) начальника УНКВД ДВК Г.Ф. Горбача. Это было в начале июля. А постановление об аресте Волкова и о предъявлении ему обвинения было утверждено этим же самым Горбачем лишь 23–28 ноября 1938 г. К следственным же действиям по делу Волкова органы следствия приступили фактически 27 января и 14 марта 1939 г., т. е. спустя почти семь-восемь месяцев после ареста очередного «врага народа»¹²⁶.

Любил иногда продемонстрировать свое «пролетарское чутье на врагов» и сам Ежов. Так, по его личному указанию был 5 мая 1937 г. арестован комбриг запаса М.Е. Медведев. Ежов в это время усиленно сочинял версию о «военном заговоре», и ему до зарезу нужны были показания какого-либо сравнительно крупного военного. Медведев же до 1935 г. занимал пост начальника Управления ПВО РККА. Затем был уволен и работал начальником строительства столовой. Никакого «компромата» против него не было. Но Ежов дал указание: «арестовать». (И вскоре из Медведева таки выбили столь нужные Ежову показания о «заговоре Тухачевского», и Ежов немедленно доложил о них Сталину). По прямому указанию Ежова в 1937–1938 гг., при полном отсутствии компрометирующих материалов, органами НКВД производились аресты ряда командиров и политработников латышской национальности¹²⁷.

Но необходимо со всей определенностью подчеркнуть, что абсолютно немотивированные аресты военных все-таки были исключением. Как правило, должно было быть определенное обоснование, какая-то «зацепочка». И опять надо сказать, что иногда эти «зацепочки» были просто за пределами здравого смысла. Но – «НКВД зря не арестовывает…».

Как в те мрачные времена стряпали дела по обвинению «в контрреволюционных преступлениях», можно судить и по делу заведующего библиотекой одного из Домов Красной армии (БОВО) Бойко. Его обвинили в том, что он занимался распространением среди военнослужащих и их семей запрещенной Главлитом литературы. Эти обвинения не были голословными. С первого взгляда они могли показаться даже доказательными. Но только с первого взгляда и только человеку, желающему во что бы то ни стало засадить в тюрьму другого человека. В самом деле Бойко обвинялся в том, что выдал интенданту 3-го ранга Ильюшенко «Историю народов СССР» Ванага, жене военнослужащего роман Никифорова «У фонаря», военнослужащему Гусеву дал хороший отзыв о повести А.С. Серафимовича «Железный поток», а одному из военнослужащих выдал (о, ужас!) книгу «ВКП(б) в резолюциях съездов, конференций и пленумов ЦК». С точки зрения хоть чуть-чуть цивилизованного общества обвинения, по сути, параноидальные, но они были абсолютно дутыми даже и по тем беспросветно мрачным временам. При внимательном дополнительном расследовании было установлено, что книга Ванага была выдана в 1936 г., а изъята приказом Главлита 27 марта 1938 г., роман «У фонаря» выдан в мае – июне 1937 г., приказ Главлита об изъятии издан в январе 1939 г. Повесть «Железный поток» не допускается к распространению только в том случае, если в предисловии имеются ссылки на Ковтюха (комкор Е.И. Ковтюх – прототип Кожуха – был уже расстрелян). Ни одно издание «ВКП(б) в резолюциях съездов, конференций и пленумов ЦК» вообще не изымалось. И тем не менее именно по вышеперечисленным обвинениям Бойко был 29 июня 1938 г. арестован, провел в тюрьме больше года. И только в июле 1939 г. военной прокуратурой БОВО дело Бойко было прекращено и он был освобожден из-под стражи¹²⁸.

Капитан Богданов (18 ск, ОКДВА) сдавал свою часть Дмитриеву и в процессе передачи отдал ему 50 различных книг и попросил просмотреть их, нет ли среди них запрещенных. Дмитриев (впрочем, как и Богданов) сам не проверил, а послал в качестве цензоров двух красноармейцев. Один из них увидел хрестоматию по ленинизму издания 1926–1927 гг. и, влекомый духовной жаждой и стремлением овладеть передовым учением, взял ее к себе в казарму, «почитать». Казалось бы, «святое дело» – красноармеец хочет припасть к первоисточнику. Но когда на другой день, обнаружив эту хрестоматию на красноармейской тумбочке, рассмотрели ее повнимательнее, то обнаружили в ней статьи «врагов народа». Особисты тут как тут. Возбудили дело. Незадачливый капитан Богданов был арестован и осужден на 6 лет тюремного заключения¹²⁹.

Бывали еще более дикие мотивы ареста. Военные юристы В. Бобренев и Л. Заика рассказали о том, что в списках комсостава, докладывавшихся Ежову, некоторые фамилии бывших офицеров старой русской армии были подчеркнуты толстым красным карандашом. А сотрудники Особого отдела ГУГБ НКВД СССР знали, что такой карандаш был только у Ежова. Надо как-то реагировать на «указание» «железного» наркома. И реагировали. Бобренев и Заика утверждают, что именно по этому «принципу» было принято решение об аресте командармов 2-го ранга М.Д. Великанова и А.И. Седякина, комкора Е.И. Ковтюха… А молодой кудрявый начальник боепитания Забалуев, причесываясь у зеркала и любуясь собой, сказал: «Ну и шевелюра у меня… Прямо как у Зиновьева». При одном упоминании «запретной» фамилии аполитичный Нарцисс был арестован и в обвинительном заключении эта губительная по тем временам фраза получила такое истолкование: «…среди начсостава восхвалял и пропагандировал врага народа Зиновьева». Скажете, шутка. А Забалуев четыре месяца просидел в тюрьме. И ему еще повезло. Малограмотный красноармеец Белкин слышал про Конституцию 1936 г. и в общем-то усвоил, что все начинается с нее, и как-то заявил, что построение социализма у нас началось не в 1924 г., а в 1936-м. Сразу же последовал арест – и 8 лет лишения свободы¹³⁰.

О печальной судьбе другого красноармейца рассказал в апреле 1938 г. главный военный прокурор РККА Н.С. Розовский. Судя по всему, этот красноармеец искренне хотел бороться с недостатками в боевой подготовке. В ротной стенгазете в заметке о повышении внимания к стрелковой подготовке, желая быть как можно более убедительным, он написал: «Пуля своенравна и летит, куда ей вздумается, и обязательно не в цель». Эти «красоты стиля» дорого ему стоили. По выражению главного военного прокурора, красноармейцу «приклеили контрреволюцию», арестовали и осудили на 8 лет лишения свободы¹³¹.

Прямо-таки с патологической непримиримостью сотрудники особых отделов относились к одному упоминанию бывшего народного комиссара по Военно-морским делам и председателя Реввоенсовета РСФСР (СССР) Л.Д. Троцкого. Так было уже с середины 20-х и до середины 30-х годов. Член партии с июня 1917 г. Г.Л. Баранцев, много лет прослуживший на ответственных военно-политических должностях, с 1926 г. преподававший в Военной академии им. Фрунзе, был «уличен» в том, что на лекциях допускал применение наглядного пособия с портретом Троцкого. За такой «криминал» окружная парткомиссия МВО вынесла ему в 1935 г. выговор¹³². И хотя он сумел в 1936 г. окончить вечернее отделение Института красной профессуры, получил звание бригадного комиссара, исполнял обязанности начальника кафедры истории ВКП(б), все же в начале 1938 г. он был уволен. Чтоб «троцкистским» духом и не пахло.

Еще более эта нетерпимость возросла после августовского процесса 1936 г. Вот один из документов той поры: «8 января 1937 г. группа младших командиров танкового батальона 2-й отдельной механизированной бригады ОКДВА Мезенцев, Пидкоша (оба члены ВЛКСМ) и еще четыре беспартийных во время читки газет восхваляли контрреволюционера Троцкого. Мезенцев и Пидкоша исключены из ВЛКСМ. Мезенцев уволен из РККА и арестован органами НКВД»¹³³.

А после февральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК ВКП(б) выявление и отлов «троцкистов» приобрели характер охоты. Так, в апреле 1937 г. «за контрреволюционную троцкистскую агитацию» арестованы курсант полковой школы 11 сд (ЛВО) Трифонов («сын осужденного троцкиста») и младшие командиры 32-го полка этой же дивизии Бабин, Турков и Гришин¹³⁴.