Восьмого утром тело императора, которое должно было покоиться под колонной, и сердце, предназначавшееся Марии-Лудзе, были положены в ящик из белого железа, снабженный чем-то вроде матраса с подушкой, обтянутых белым сатином. Треуголка из-за недостатка места лежала в ногах. Вокруг него лежали вымпелы и множество монет с его изображением, выбитые на протяжении его царствования. Туда еще положили его прибор, нож и тарелку с его гербом. Этот ящик опустили во второй, красного дерева, который поместили в третий пломбированный и, наконец, еще в один красного дерева. Затем гроб поставили на то же место, где раньше покоилось тело.

В полдень солдаты гарнизона перенесли гроб к катафалку, стоящему в большой аллее сада. Его покрыли фиолетовым велюром, набросили манто маренго. Похоронный кортеж двинулся в путь.

Аббат Виньали, одетый в священные одежды, шел рядом с юным Генрихом Бертраном, несущим серебряную кропильницу.

Доктор Антомарки шел с доктором Арноттом.

Его везли четыре лошади, ведомые конюхами. С двух сторон находились двенадцать гренадеров без оружия: они должны были нести гроб на плечах там, где дорога не позволит проехать.

Юный Бертран и Маршан находились рядом с кортежем, в свите императора.

Графиня Бертран со своей дочерью Гортензией сидели в коляске, запряженной двумя лошадьми, их для безопасности вели слуги, идущие рядом с пропастью.

Коня императора вел доезжачий Аршамбо.

Морские офицеры — пешком и верхом; офицеры генерального штаба, генерал Коффен и маркиз де Моншеню, контрадмирал и губернатор острова сопровождали верхом.

За перечисленными следовали части гарнизона и жители острова.

Могила была вырыта приблизительно в четверти мили от Хатс-Гат. Похоронный кортеж остановился около могильной ямы, и пушка отсалютовала пятью выстрелами.

Тело опустили в могилу ногами к покоренному им Востоку и головой к Западу, где он царствовал. Аббат Виньал стал читать молитвы.

Потом огромный камень замуровал последнее обиталище императора, и время превратилось в вечность.

Тогда принесли серебряную плиту, на которой была выгравирована следующая надпись:

В момент, когда ее собирались водрузить на камень, сэр Гудсон Лоу вышел вперед и от имени своего правительства объявил, что на могиле не может быть никакой надписи, кроме этой:

А теперь отведем взгляд от этой могилы, где Англия запретила поставить достойное надгробие, и посмотрим на то, что совершил лежащий в ней человек за свое десятилетнее царствование для блага народов в настоящем, для мира и процветания в будущем. После своего возвращения из Египта Бонапарт нашел Францию в плачевном состоянии. На Западе — гражданская война, в Париже, в армии — неспособность, аморальность, воровство. Последние ресурсы страны теряются в карманах поставщиков и людей, проворачивающих свои дела. Казна пуста, кредит исчерпан. Ни религии, ни законности. Правительства, сменявшие друг друга с 1792 года, слишком занятые защитой границ, запретами, ссылками, великими политическими мерами, мало сделали для гражданского порядка. Наконец, помимо всего этого, наша слава вне страны колебалась не меньше, чем ее мир и процветание.

Первой целью Бонапарта, достигшего власти, было усмирить, насколько возможно, ненависть партий, всех примирить, всех сблизить. Прощение высланных, возвращение эмигрантов, перемирие в Вандее, конкордат, то есть мир с церковью, — вот результаты этой широкой и плодотворной политики, которой не чужды и мелкие проблемы. Рядом с памятниками Оша, Жубера и Марсо он воздвигает мавзолеи Конде, Тюренна, Вобана; одной рукой он помогает сестре Робеспьера и матери герцога Орлеанского, другой он поддерживает вдову Вайи и последнюю из рода Дюгюсклен.

Он начинает наводить порядок в нашем бесформенном законодательстве. Говоря точнее, он создает его. В своем совете он обсуждает проблемы, которые никогда не изучал, постигая их интуитивно. Он удивляет Тронше, Порталиса, наиболее крупных юрисконсультов. И вот результат этих замечательных дискуссий — во Франции установлен гражданский порядок. Администрация перетряхивается от низов до самых вершин, его рука прикасается ко всему, где хаос.

Существуют различные мнения о политической организации империи, так же как и мнение о силе и величии его правления, на вершине которого Наполеон поставил Государственный совет. Он председательствовал там два раза в неделю. Именно здесь при нем, по его предложениям подготавливались все великие дела империи, все приказы, все законы, а Законодательный корпус и сенат только утверждали их. Ничто не ускользало от него и его контроля. Префектуры, общины, юридический корпус, преподавательский состав, даже министерства улучшали свою работу благодаря ему. В нем было единство империи.

Именно это единство и покорность представителей нации позволили императору осуществить за десять лет царствования работы, которые свободные ассамблеи не могли закончить за пятьдесят. Может быть, это и есть компенсация за отсутствие политических свобод.

Не призывая свой народ к исполнению политических прав, император неустанно занимается его благополучием. В письме министру внутренних дел от 2 ноября 1807 года он придает большое значение идее уничтожения нищенства в империи. В печати он говорит о средствах улучшения жизни бедных классов. Он учреждает Дом призрения, основывает материнское общество, восстанавливает институт сестер милосердия, открывает приюты, приказав вернуть им имущество, отнятое Конвентом. Он хотел, чтобы церковные церемонии были бесплатными для бедных, чтобы погребение бедных совершалось благопристойно: «Нельзя лишать бедных, оттого что они бедные, — говорил он, — того, что может утешить их в несчастьях». Он приказал, что если церковь обтянута черным для богатого, то траура не должны снимать, пока не отслужат мессу по бедному.

Если кто-то еще сомневается в его заботе и благополучии, что принес он массам, нужно ли другое доказательство, чем полное спокойствие, в каком жила империя, когда все военные силы были вне страны и не было репрессий внутри. В наши времена это не такая уж бесславная вещь — десятилетнее царствование без гражданских войн и мятежей.

Каким бы абсолютным ни было правление Наполеона, оно не боялось света гласности. «Только тот, — говорит он, — кто хочет обмануть народы и править в свою пользу, может оставлять их в незнании, так как чем больше народы будут просвещены, тем больше будет людей, убежденных в необходимости законов, их защиты, отчего более счастливым и процветающим будет общество. И если случится, что ясность станет вредна для многих, это будет только тогда, когда правление, враждебное интересам народа, поставит его в безвыходное положение или доведет до того, что он будет умирать от бедности».

Отсюда тот огромный импульс, который он дал просвещению, особенно преподаванию физических и математических наук, которые бросили яркий блеск на его царствование. Лаплас, Лагранж, Монж, Бертоллет, Кювье, Биша — плеяда больших талантов и могучих гениев поставила Францию во главе ученого мира.

И что бы ни говорили, эта эпоха не была потеряна и для искусства, где встречаются Бернаден де Сен-Пьер, Шатобриан, мадам де Сталь, Беранже, Лемерсье, Тальма, Меюль, Гретри, Гро, Давид, Канова, Прюдон, Жерико. С точки зрения артистической и литературной слишком часто путают влияние империи с агонизирующим влиянием восемнадцатого века; недостаточно задумываются о том, что литература и искусство не создаются в один день. Для этого недостаточно миллионов и доброй воли, нужно еще и время. Можно сказать по правде, что толчок в этом был дан императором. Разносторонние идеи, что сеял он на своем пути, слава и величие, которыми он оросил нацию, еще долго будут способствовать славе и величию нашего искусства и литературы.