Сигрун пыталась подавить слезы. Справившись с ними, продолжала:

— И еще эта Магдалена! Кто она такая, если не настоящая шлюха! Подумай, в первый же вечер, как она вернулась, она была на танцах, ее многие видели. А Томеа, с усами! Подумай… она гуляла с этим чудным исландцем… Нельзя поверить, правда? Стыда у них нет… но он от нее сбежал, фру Люндегор из гостиницы ждет от него ребенка!.. Слушай!.. А дочь консула Тарновиуса сделала аборт! В ту самую ночь, как они узнали, что ее муж погиб на войне! А теперь говорят, что она снюхалась с самим капитаном Гилгудом… подумать только… ей семнадцать, ему пятьдесят шесть! А толстая Астрид, ее унтер-офицер тоже погиб на войне, а у нее будет ребенок от другого унтер-офицера. А Риту, блондинку, которая продавала билеты в кино, изнасиловал моряк, говорят, что его здорово накажут… Потому что теперь это вдруг запретили! Да, что ты скажешь? Теперь, говорят, это запрещено… А три года этим можно было заниматься без всякого стеснения… можно сказать, на улицах и площадях.

Енс Фердинанд вполуха слушал взволнованный поток слов сестры. Он наполнил рюмки и тихо вернулся в блаженный мир одиночества.

Крошечный золотой жучок, вероятно, пробирается своим путем под оком солнца, оно чистое, как прозрачная вода, но к вечеру становится темно-красным и пыльным, как испанский перец, пока совсем не исчезнет за безоблачным горизонтом.

Наступает ночь, и становится видимой планета Юпитер, она в тысячу четыреста раз больше Земли и окутана гигантским морем облаков. Пока блестящий крошечный жучок светится слабым светом в сиянии звезд, далекий и мрачный солнечный свет направляется на движущееся облачное море Юпитера, которое состоит не из пара, не из снежинок, а из углекислоты и испарений аммиака… и все же над его необъятной пустыней сменяются день и ночь… Орион и Плеяды привычно освещают бурное ядовитое море, все знакомые созвездия светят и подмигивают над этой чуждой страной мрака и холода, которая мертвее самой смерти.

— А Пьёлле Шиббю разводится с женой, — слышит он далекий и чужой голос Сигрун. — Оба изменяли друг другу, но она была гораздо хуже его, ведь она…

— А ты знаешь, из чего состоит море на Юпитере? — прерывает он ее в ярости. — Из аммиачного спирта! Оно воняет углекислым аммонием… конюшней… застоявшейся мочой!

— Что ты хочешь сказать? На что ты намекаешь?

Он вонзает кулаки в карманы и бьет ими, словно крыльями:

— Что я хочу сказать? Скажу тебе прямо — я считаю, что вся эта гигантская планета воняет, как огромная, насквозь пропитавшаяся мочой перина!

— Енс Фердинанд!

— Прощай! — говорит он и хлопает дверью, уходя.

Енс Фердинанд бродит наугад в этот сырой, штормовой день. Шквальный ветер рисует темные веера на сером фьорде, а каждый веер пылит белой и серой пылью, словно метла. Даже заводь беспокойна, суда и лодки бьются на цепях, и волны упорно и безостановочно переливаются через мостки. С моря валит необозримая рать серых штормовых туч. На одно мгновение сквозь серый мрак пробивается кристально-светлый солнечный лучик и превращает небо в ландшафт с горами и синеющими долинами. Занавес скользит в сторону, открывая ландшафт Юпитера с его безумной и жестокой красотой. Но в следующее же мгновение удивительное зрелище исчезает. Оно предназначалось не для людских глаз, а для богов и великанов.

Но этот мрачный зловещий день еще не исчерпал до дна чашу своего гнева, в его глубине таится новый ужас. Ранним утром во фьорд прибывают два миноносца и два сильно поврежденных торговых судна, остатки разбитого транспорта. Катастрофический крен одного из судов похож на застывший крик о помощи. Военная санитарная машина и грузовики стоят наготове на оцепленной пристани. На борт быстро вносятся носилки и медленно спускаются оттуда на берег, отягощенные печальным грузом. Сначала увозят больных, потом наступает очередь мертвых, им торопиться некуда. Их около тридцати. Мужчины в расцвете лет, застывшая молодая кровь, которая никогда уже не забурлит. В госпитале царит молчаливая и напряженная спешка, нужно найти место для иностранных жертв великого империалистического безумия, готовится операционная, доктора ждет длинная и трудная ночь.

— Позаботьтесь о сигаретах! — резко говорит он. — Британские моряки любят умирать с сигаретой в зубах!

Енс Фердинанд открыл дверь своей комнаты. Мюклебуст и Тюгесен вошли с поклоном. Оба чужестранца были сверхвежливы и скромны, они стояли, потирая руки и разглядывая маленькую комнату, стены которой украшены набросками цветных реклам и смешными карикатурами. Енс Фердинанд случайно встретил эту пару чудаков у Танггравена. Они пригласили его на свой потешный корабль викингов, стоящий там на причале. Им нужно было забрать кое-что забытое ими на борту, в том числе гитару Тюгесена. Было выпито по парочке бокалов, а затем наборщик пригласил их к себе, чтобы продемонстрировать им карусель. Тюгесен держал гитару под мышкой.

— Вы же настоящий художник-карикатурист! — сказал Мюклебуст. — Ну-ка, посмотрим, кого мы узнаем! Конечно же, Саломон Ольсен и сын — как живые! И мистер Опперман! Посмотри же, Тюге, в жизни своей я не видел более злой насмешки! Консул Опперман в неглиже и в дамских панталонах! И… что делает этот важный господин?

— Это консул Тарновиус целует капитана Гилгуда в задницу! — попросту объяснил Тюгесен.

— Да, у этого человека талант, — сказал Мюклебуст. — Его карикатуры напоминают Гульбрансона и Бликса[14]. Он мог бы стать поистине знаменитым. Нигилизм, верно?

Он остановился перед рисунком, изображающим бар, за стойкой бармен Поуль Шиббю смешивает коктейль для своей матери. Фру Шиббю — единственная посетительница бара, зато заполняет все пространство своим спрутоподобным телом. На шейкере надпись «Человеческая кровь». На другом рисунке изображен редактор Скэллинг… в чем мать родила, среди утиного пруда, он прикрывает обеими руками благороднейшую часть своего тела, а на мелкой воде дощечка с надписью «Море духа».

Енс Фердинанд завел карусель посредством хитроумного маленького приспособления, работающего на основе часового механизма. Своего рода кукольный театр или цирк. На маленьком просцениуме из картона, украшенном масками смеющихся сатиров, надпись «Черный котел».

Но пьеса отнюдь не смешна.

Задник представляет собой море, нашпигованное минами и перископами, а в воздухе над горизонтом — гигантский самолет. Налево, на переднем плане, — группа празднично одетых людей на пристани пирует за столом, который ломится от бутылок, бокалов и флажков. Появляется судно, нагруженное мешками денег и золотыми слитками; когда оно проходит мимо пристани, фигурки пирующих приходят в движение и приветственно машут руками. Корабль проплывает мимо.

Это повторяется и постепенно надоедает. Но внезапно происходит нечто новое. Наборщик нажимает на кнопку, слышится шум, корабль бесследно исчезает в море. А пирующие на пристани уступают место группе женщин и детей в черном, которые беспокойно движутся, ломая руки.

Чуть погодя снова возникает первая сцена пиршества и приветствия корабля…

— Хорошо сделано, — заметил Мюклебуст, — но действие слишком уж просто, не так ли? Оно напоминает грубый натурализм социалистских юмористических журналов довоенных лет. Вы социалист, Хермансен? Да, конечно, социалист, еще бы. И Тюге, наверное, тоже, но он ничего не говорит, он только поет. Но я, черт возьми, не социалист, я — патриот!

Он подтолкнул Енса Фердинанда локтем и доверительно шепнул:

— Мне пришлось сбежать, понимаешь. Они меня искали, хотели расстрелять или отправить в Германию… но я переоделся пастором… Ну, это длинная история… я расскажу ее тебе в другой раз.

Тюгесен вынул из кармана пальто бутылку виски и водрузил ее на стол. Енс Фердинанд достал стаканы, принес воды.

— Ваше здоровье! — прохрипел Мюклебуст. Гости выпили залпом, и Тюгесен снова налил.