Сознание возвращается лишь спустя несколько часов. Маленькими шажками, покачиваясь, боясь хоть на мгновение закрыть глаза, она бессмысленно бредет по безлюдной улице, по бокам которой торчат останки разрушенных и поруганных домов. Солнечное небо заволокли клубы дыма, несущиеся откуда-то из центра города. Кое-где на ее пути полыхают пожары, уничтожающие остатки жилищ и неподвижные тела их бывших обитателей. От этого воздух наполняется неприятным, вызывающим тошноту запахом паленого человеческого тела.

Ее платье на спине изодрано. В некоторых местах оно припеклось к телу и теперь свисает тряпичными и кожаными полосами. Она совершенно не понимает, что происходит вокруг, глядя на таких же, как она, изувеченных, обожженных и потерянных людей. Они совершенно не вызывают страха. Им нет дела ни до кого. Они сбились в толпу живых мертвецов, бесцельно бредущих по выжженному городу.

Лишь иногда девочка пытается пошевелить ссохшимися окровавленными губами: «Мамочка! Мамочка!» Она зовет ее, но ни единого звука не вырывается из ее гортани, кроме нечленораздельного стона, на который никто из случайных, таких же потерянных прохожих, не реагирует.

Окружающий мир оказался полностью лишен звука. И даже редкие взрывы, происходящие где-то вдали, доносятся до сознания девочки и Макса лишь беззвучными огненными всполохами.

Цвета тоже лишились былой яркости. Чем дольше девочка идет, тем больше видит она серых тонов, которые будто пожрали пространство, топя в себе и зелень травы, и голубизну неба, и даже невинную когда-то белизну облаков, превратившихся теперь в грязно-серые комья дыма.

Встреченная на пути лужа с мутноватой водой, покрытой налетом маслянистой пленки, переливающейся техногенной радугой, заставляет девочку остановиться. Теряя человеческий облик, она подобно бездомному псу опускается на колени и принимается лакать эту грязную жидкость, пытаясь хоть немного утолить жажду, терзающую ее наполненную пылью гортань. Но вода, пропитанная горечью, вместо утоления жажды, вызывает сокрушительный приступ грудного кашля, который, сотрясая ее искалеченное тело, причиняет нестерпимую боль. Девочка падает на пыльную дорогу и замирает.

Ее глаза устремляются в небо над центром города, который накрыла гигантская шляпка гриба из пыли и пепла, поднявшегося на высоту тысяч метров. Оно походит на гигантскую руку, спустившуюся с небес лишь с одной целью – уничтожить их народ, уничтожить все человечество и планету, на которой они живут. Эта тьма поглощает ее.

Очнувшись от беспамятства, Макс продолжает путешествие в теле девочки, ощущая ее боль и страдания. Теперь она стоит по пояс в воде рядом с другими людьми. Как и остальные, она пытается смыть с себя пыль, грязь и засохшую кровь. Прохладная влага приносит лишь незначительное облегчение ее мукам. Кто-то из взрослых ножом обрезает болтавшиеся на спине лоскуты кожи и ткани, что позволяет ей двигаться намного свободнее, но по-прежнему не может избавить от этой пронизывающей боли.

Пытаясь смыть с себя пыль, девочка проводит мокрой рукой по голове, и между ее пальцами остаются клоки длинных темных волос. Она опускает свои руки в воду, и волосы уносятся с потоком вниз по течению реки. Ребенок с непониманием и безграничным страхом перед происходящим смотрит на окружающих.

Продолжая отмывать руки, девочка замечает, что некоторые пятна грязи не оттираются, сколько бы она ни пыталась от них избавиться.

– Что это? Что это? – спустя долгое молчание, она с хрипом произносит первые фразы, обращенные к тем, кто ее окружает.

– Мы все покрыты такими пятнами… Ты ничего с ними не сделаешь, – говорит пожилая женщина, протягивая к ней руку с почерневшими ногтями. – Как тебя зовут?

– Меня зовут Ямасира Сигэко, – равнодушно, но все же с почтением, произносит она в ответ.

– А меня Курамото Мицукуни. Где твои родители, Ямасира? – добродушно, явно превозмогая боль, спрашивает женщина, немного наклонившись к ребенку.

– Я не знаю. Мне кажется, они погибли. Наш дом полностью разрушен. Я пыталась найти своих родителей под его завалами, но у меня ничего не получилось, я осталась одна, совсем одна. Впервые за долгие часы она искренне заплакала, осознав, что у нее больше нет ни мамы, ни папы, ни брата. Все они погибли под ударом какой-то страшной стихии, природу которой она была еще не в силах осознать.

– Не плачь, Ямасира, ты должна быть сильной. Мы все кого-то потеряли сегодня. Но это не значит, что мы должны отчаиваться. Мы с тобой живы. Хочешь, я отведу тебя к доктору, и он поможет тебе, – женщина с молчаливым ужасом смотрит на то, как из ушей девочки вновь потекли струйки крови. Капая в черную воду, они тут же растворялись, не оставляя и следа.

Женщина буквально тащит за собой ребенка из воды, который отчего-то пытается сопротивляться. Но даже несмотря на собственную слабость, женщине запросто удается справиться с ней, совершенно лишенной сил. Уже выбравшись на сушу, девочка замечает, как вдоль реки по проселочной дороге движется машина с военными.

Увидев девочку, один из солдат стучит по кабине, прося водителя остановиться. Военные, сидящие в грузовике, спрыгивают на землю, подбегают к ребенку и, осторожно беря на руки, погружают в кузов, где уже на белых окровавленных простынях лежит несколько человек.

– Вы ее мать? – спрашивает один из военных женщину, шедшую с девочкой.

– Нет, я только что с ней познакомилась! Девочка очень плоха! Вы поможете ей? – с надеждой в голосе просит она, и ее слова доносятся до Ямасиры.

– Я не знаю, – растерянно отвечает солдат, уже запрыгивая в кузов. – Мы не должны были брать гражданских, но решили сделать исключение. Возможно, ей помогут.

Сознание Ямасиры мутнеет, глаза, глядящие на небо, затянутое черными дымными клубами, закрываются. Где-то там, в вышине все еще сияет солнце, лучи которого теперь не могут коснуться земли, там гуляет ветер, который способен разнести по простору ее боль и страдания. Но это там, высоко. А здесь ей остается только дышать этим мерзким воздухом, наполненным гарью и кислотной испариной, от которой сводит дыхание и клокочет в легких.

Происходящее дальше больше походит на сумасшествие – больница, свет, люди в белых халатах, сотни, может быть, тысячи раненых. Их стоны порой сливаются воедино, и кажется, они пронизывают все здание, как будто стонут не люди, а сама земля. Последнее, что звучит в сознании Макса, это крик несчастной девочки…

Он сделал глубокий вдох, наполнивший его легкие тяжелым влажным воздухом. Кислород, разливаясь по телу, заставил сердце вновь биться чаще. Макс открыл глаза и, лежа на полу, смог рассмотреть перед собой только темный коридор, расплывающийся в мутное пятно.

Немного сфокусировав взгляд, он смог разобрать очертания этого пятна, которое превращалось в упитанную крысу, крутящуюся перед его лицом. Казалось, что она обнюхивала лежащего на полу, будто обнаружив огромный запас еды, не знала с чего начать свой торжественный обед. От неожиданности мужчина попытался вскочить, но едва ли смог перевернуться на спину и сделать еще несколько глубоких вдохов.

– Что же вы, гады, жрете тут? – мужчина пересохшим ртом сурово прохрипел вслед серому откормленному хищнику, который бросился прочь от внезапно ожившей и зашевелившейся добычи. – Откормились! Ну, ничего, скоро я вас жрать стану! Что удумали! Меня на обед!

В голове шумело, а к горлу подкатил мерзкий, но уже давно привычный комок тошноты. Глаза то и дело застилала мутноватая пелена, конечности покалывало. Так случалось каждый раз после того, как разум на некоторое время покидал тело, и оно будто умирало на мгновения. В настоящем времени для физической оболочки Макса проходили лишь секунды, но сознание было способно за этот период переживать минуты, часы, дни и даже недели.

Собравшись с силами, мужчина вытянул ноги и сел на пыльный пол, прислонившись спиной к толстой трубе, идущей вдоль стены. Прикрывая глаза, он вновь и вновь видел перед собой разрушенный японский город, а спину будто пронизывала боль той несчастной девочки, которая оказалась одной из сотен тысяч жертв первой ядерной войны, произошедшей на планете. Что за место он видел глазами девочки – Хиросиму или Нагасаки – он не знал. Спутать один из двух эпизодов боевого применения ядерного оружия в XX веке с чем-то иным было бы просто невозможно.