После полутора лет встреч и разговоров – на дорожках, за обедом в «Камбузе», по вечерам за рюмкой сухого вина у Бейтсонов – я мало-помалу осознала следующее: все, что Грегори говорит, как-то связано между собой. Если вы просто слушали его и слушали достаточно долго, в вашем сознании обязательно вновь всплывали и этот человек с тремя кистями, и этот фанатичный алкоголик, и эта голосистая кошка. По мере того как Грегори ходил и ходил по кругу, возникала своего рода внесловесная картина, отражающая мышление и общение как таковое.
Собственно говоря, все умозрительные построения Грегори вели к проблеме общения, к проблеме сообщений, которые делают обратную петлю и меняют то, что происходило прежде, об истинной круговой природе того, что раньше нам казалось прямолинейным. Ложное сообщение создает шизофреника. Двусторонняя симметрия представляет собой часть генетического сообщения, полного петель и обратных связей, наиболее явного, если от него отклониться, – отсюда вопрос о трех кистях. Общение дельфинов было внесловесным и «петлевидным» – с обратной связью, как неотъемлемой его частью. Все это было слагаемыми единого целого, того, что хотел сообщить Грегори, и для ясности он сообщал это петлями, параллелями и кругами. Те из нас, кому нравилось его слушать, изменились – и наверное, тоже стали немного петлистыми. Мы с Кеном Норрисом, например, пришли к заключению, что больше уже не стремимся с прежней настойчивостью вытягивать все в прямые линии, отделять мысли о частной информации от мыслей, охватывающих весь ее контекст, сосредоточиваться на единичных целях и единственных линиях рассуждений.
Джон Лилли подкинул нам Грегори, чтобы он мог продолжать наблюдения за дельфинами. Довольно долго Грегори рано поутру спускался со своими студентами под палубу «Эссекса», наблюдал за вертунами и фиксировал их поведение. Он открыл много нового – смысл разных поз и движений, природу иерархической организации стада у дельфинов и тот факт, что эта организация особенно наглядно проявляется, когда животные спят. Наше стадо дремало, неторопливо двигаясь по широкому постоянному кругу. Доминирующие особи плыли не впереди остальных, а над ними. Они дышали первыми, и подниматься для этого им приходилось на наименьшее расстояние по сравнению с остальными, которые плыли под ними в несколько ярусов. Так, в нашем стаде первьми поднимались вздохнуть Кахили и его дама сердца, затем между ними или позади них поднимался подышать следующий ярус, а затем достигал поверхности самый нижний, и физически и иерархически, дышал и вновь опускался на свое наименее выгодное место внизу стада.
Довольно часты были и драки за белее высокое иерархическое положение – главным образом среди самцов: они таранили противника в бок, иногда подбрасывая его в воздух или оставляя страшные ссадины, которые, зарубцовываясь, образовывали шишковатые шрамы. Оказалось, что половые игры тоже связаны с иерархией. Грегори выявил поведение, которое он назвал «клюво-генитальным толканием» – подчиненное животное упирало клюв в генитальную область доминирующего животного и, подталкивая, возило его по всему бассейну: такое «бесплатное катание», по-видимому, доставляло доминирующему животному большое удовольствие.
Грегори уже начинал чувствовать, что наблюдения над дельфинами больше, пожалуй, ничего ему дать не могут и пора браться за работу над новой книгой. А тут я допустила невероятно глупую ошибку, которая окончательно решила дело. Леи трагически погибла, запутавшись в веревке – невыразимо соблазнительной игрушке, которую кто-то уронил вечером в бассейн. Во время и без того не слишком красочной хулы только она одна носила леи, а обучить этому кого-нибудь еще было нелегко, так как за пять представлений в день дельфины успевали объесться рыбой. И я решила перевести Хаоле, самого ручного из вертунов, в дрессировочный отдел, чтобы быстро отработать с ним ношение леи.
О Грегори я и не подумала. И вот в одно прекрасное утро он пришел наблюдать вертунов, а Хаоле с ними уже не было. Смерть Леи подействовала только на настроение Кахили, но исчезновение Хаоле изменило всю структуру группы. Все сложные связи, в которых Грегори ценой терпеливых усилий только-только разобрался, распались, животные перетасовались и создали новую иерархию. Я чувствовала себя очень виноватой, а вдобавок Хаоле, расстроенный тем, что его разлучили со стадом, отказался есть, и дрессировать его не было никакой возможности. Несколько дней спустя мы пристыжено вернули его в Бухту Китобойца, но было уже поздно. Прежний иерархический порядок изменился, Хаоле предстояло отвоевывать себе новое место, и Грегори не пожелал браться за составление новых таблиц.
Тэп тут же, принялся изыскивать средства на постройку большого дельфинария для нужд Института, чтобы работа исследователей не срывалась из-за того, что надо было готовить новый номер для зрителей. Со временем дельфинарий был построен, и мы назвали его «Бухтой Бейтсона». Грегори принял случившееся со всей мягкостью, однако прекратил непосредственные наблюдения и до конца пребывания в Институте почти все свое время отдавал работе над книгой – сборником статей «Шаги на пути к экологии сознания» (Bateson G. Steps to an Ecology of Mind. – Chandler Publishing Co., 1972). Это прелестная книга: кошка, пьяница и человек с тремя кистями – они все там есть. Ее стоит прочесть хотя бы ради одного предисловия, особенно если вы и сами пытаетесь решать для себя противоречия между различными расширяющими сознание подходами к жизни и западным линейным рационализмом. Уж эту книгу никак не назовешь линейной: доводы появляются и исчезают, точно Чеширский Кот, слова тают и остается только улыбка Грегори.
Скиннеровскую теорию и оперантное научение Грегори презирал с почти фанатическим исступлением. Ему всегда была отвратительна идея подчинения живых существ чужой воле, особенно если речь шла о людях (хотя сам Грегори только и делает, что подчиняет людей своей воле). Тот факт, что оперантное научение дает результаты, только приводит его в еще большую ярость. На мой взгляд, такая позиция Грегори недостойна ученого, но вполне приемлема для философа, который, если ему заблагорассудится, имеет право восставать против того обстоятельства, что небо – синее.
Ингрид Кан, пытаясь объяснить Грегори нашу точку зрения, как-то во время «игры в дрессировку» уговорила его взять на себя роль подопытного животного. Она выбрала самое простое задание: заставить Грегори сесть на стул. Грегори готов был всячески идти нам навстречу, но в качестве дрессируемого он оказался чрезвычайно похожим на выдру: едва он разобрался, что поощрения имеют какое-то отношение к стулу, как проделал с ним не то сорок, не то пятьдесят самых разных штук – ну, что угодно, кроме того, чтобы на него сесть. Вот уж действительно – не рой другому яму, сам в нее попадешь! Через двадцать минут Ингрид в отчаянии отказалась от дальнейших попыток, а Грегори, который честнейшим образом пытался соблюдать все правила и ставил ее в тупик вовсе не нарочно, продолжал презирать и отрицать оперантное научение.
Пока Грегори вел непосредственные наблюдения за вертунами, он обнаружил, что ему необходимо найти способ определять под водой точное направление на источник звука. В воздухе мы слышим направленно. Если зазвонит один из трех стоящих на столе телефонов, мы обычно без колебаний тянемся к нужной трубке. Однако в воде наши уши не способны определить, откуда доносится звук, – ощущение такое, будто он раздается со всех сторон. Работая с гидрофоном, мы тоже не различали направления на отдельные звуки. В результате оказывалось невозможным определить, какой именно дельфин свистнул, а это, в свою очередь, крайне затрудняло выяснение связи между конкретными звуками и конкретными действиями животного.
Этой проблеме мы обязаны знакомством с Уэйном Батто. Уэйн, бостонский специалист по акустике, обладал редкостным талантом изобретателя, а также проказливой фантазией, а потому создавал всяческие удивительные технические игрушки. Это был пучеглазый, черноволосый непоседливый человек с лицом молодого смешливого гнома. Он принимал участие в различных научных исследованиях, проводившихся военно-морским ведомством, и работал под руководством Уильяма Маклина – ученого, также наделенного на редкость буйньм воображением, который не раз помогал нам в наших исследованиях дельфинов. (Билл Маклин изобрел ракету «сайдуиндер», которая, словно гремучая змея, находит свою цель не по звуку или движениям, а по тепловому излучению. Первую ракету «сайдуиндер» он сконструировал у себя в гараже, использовав, в частности, детали от стиральной машины своей жены.)
