Я стал монахом буддийского ордена вскоре после того, как в 1993 году двадцатилетним мальчишкой закончил факультет журналистики МГУ, успев поработать сотрудником экологической газеты «Спасение» и юмористического журнала «Крокодил».

Карьера складывалась неплохо, даже, можно сказать, удачно. Казалось бы, чего еще хотеть. Но уже с последних классов школы идет вторая, параллельная линия моей судьбы. Началось с листовки, которую я написал от руки печатными буквами и вывесил в школе в 1987 году. Это был протест против материализма и «да здравствует» Духу, определяющему бытие, и фантазерам, которые выше «рабов логики». Протест не метафизически тихий, а общественно громкий.

По случаю такого неслыханного в истории нашей советской спецшколы № 20 события было устроено собрание всех старшеклассников. Я стоял перед полным актовым залом и проповедовал свою веру. Призывал учиться не у взрослых, а у детей, ибо на самом деле они – наши отцы; ведь наших предков можно назвать «молодым человечеством», а значит, кто моложе, тот и старше. Увлеченный этим парадоксом, опровергавшим всякую логику и, тем не менее, совершенно несомненным, я интуитивно выразил глубочайшую суть всего Учения Будды, тогда еще ничего не зная о нем и даже не интересуясь им. Эта суть заключена в словах 15-й главы буддийского писания – Лотосовой сутры: «Отец – мал, дети – стары». Но мне еще предстоял долгий путь, прежде чем я встретил Лотосовую сутру…

В школе тогда, хоть и отчитали, и «разобрали» по-комсомольски, но в целом отнеслись по-человечески: все-таки уже началась перестройка. К тому же очень помогла поддержка преподавателя биологии – Григория Наумовича Штеренго, оказавшегося втайне религиозным человеком. Он не скрывал, что практикует йогу, которая в Советском Союзе не считалась крамолой, покуда оставалась видом физической гимнастики, но нам на уроках он очень осторожно, в завуалированном виде, рассказывал также о ее духовных аспектах. Так, неназванное, передалось мне Учение.

Следующей весной, в выпускном уже классе, я снова взорвался, на сей раз целой стенгазетой, которую мне доверили в качестве комсомольского поручения, после годового испытательного срока, выдержанного мной безо всяких «высовываний». Теперь уже у меня наболело от долгого молчания и еще более пробужденного наблюдения за школьной, да и в целом за общественной жизнью. Стенгазета вышла злая, особенно передовица, озаглавленная «Ненавижу». От веры, от чистого, мечтательного мальчика там почти ничего не осталось, больше было «антисоветчины», но, призванный комсомольской организацией школы к ответу и принужденный выйти из комсомола, я все же в качестве главной причины назвал веру в Бога, тогда – в Христа. И какое-то время я считал себя христианином, хотя крещения так и не принял. Просто я полагал, что каждый народ дает Духу свое имя на своем языке – а значит, это всего лишь по-русски Он называется Бог Христос.

Библия, Блаженный Августин, о. Павел Флоренский, о. Владимир Соловьев – до них я буквально дорвался в Фундаментальной библиотеке МГУ, когда поступил-таки на журфак (времена-то были перестроечные, и история с комсомолом не помешала мне, нашлись заступники среди демократически настроенных «старших товарищей»). И вместе с тем я начал читать книги о восточных религиях. Особенно понравились мне китайские даосы: мысли их, выраженные намного проще и яснее, были очень глубоки. Моя голова ломалась на богословских построениях христиан, даосы же подтверждали ту мудрость, что «все гениальное просто».

И вот наконец я наткнулся на упоминание о том, что даос Чжуан-цзы многое взял от буддизма. И впервые мне очень захотелось узнать, что такое этот буддизм. Милый моему сердцу Чжуан-цзы потом померкнет и забудется на фоне Учения Будды, но я так же благодарен ему, как и учителю биологии…

Изучая христианство, я находил себя все больше и больше задетым тем, что «обидели грешников». Как же так – муки на веки вечные?! Да что же это за Бог такой мстительный?! Помню, как пропустил лекцию на первом курсе: вышел на перемене во двор на Моховой, сел на скамейку возле памятника Ломоносову, а рядом – женщина, наверное, помешанная, стала хватать меня за руки. Не пуская от себя целый час, она путано рассказала мне горькую историю своей жизни и вдруг спросила: «Ну скажите, скажите, я попаду в ад?». А я с неожиданной для себя самого твердостью ответил: «Все попадут в рай».

И с тех пор это стало моим убеждением. Позже я узнал, что и в христианстве есть подобное ответвление, но тогда показалось: через Христа не все Дух сказал людям, только часть правды. А что же Будда? Он говорил, что ад не вечен, что ада вовсе не существует, он только порождение нашего сознания. Будда говорил как раз то, что я ответил тогда помешанной женщине, только Просветленный в Лотосовой сутре употреблял другие слова: «Все станут буддами». И хоть не русское, стало мне это Его (безымянного Духа) имя (Будда) ближе всех других. К концу первого курса я начал узнавать о буддизме не только по книгам – я стал искать верующих этой религии.

Обида за грешников привела меня также к Фрейду и Ницше. Они не верили в Бога, как показалось мне, потому, что не верили в исконность зла. Зло – репрессированное добро. Посему инстинкт невинен, а греховным становится тогда, когда его начинают подавлять, вытеснять в подсознание. Об этом лучше всего написал психолог Карл Густав Юнг, как раз отстаивавший превосходство восточных религий, с их идеей страдания, над западными – с их идеей первородного греха.

Вот так и пошли бок о бок эти два моих интереса – к психологии и к буддизму. Оставив веру в христианского Бога, я не спешил становиться верующим, а воспринимал буддизм скорее как исследователь-психолог. Позже я узнал, что сам Будда советовал именно так относиться ко всем его словам: «Ничего не берите на веру, все проверяйте на собственном опыте», – гласит Дхаммапада, сборник изречений Будды.

Вскоре я оказался в особняке Центрального управления буддистов (ЦДУБ) СССР на улице Остоженка, а потом и познакомился с нелегальной еще тогда, в 1989 году, буддийской общиной, оказавшейся впоследствии первой из зарегистрированных в Москве (кстати, я принял участие в ее регистрации и могу считаться одним из первых официальных буддистов столицы). Собиралась община то в ЦДУБ, то в каких-то подвалах, встречались иногда с монахами, приезжавшими в основном из восточного зарубежья на очень короткий срок.

Были и учителя с Запада. Помню, в одном подвале набралось особенно много народу – на очень популярного ныне учителя школы Карма-кагью, норвежца Оле Нидала, который рассказывал о том, как у практикующего его систему образуется в макушке дырочка, через которую можно выпрыгнуть из круговорота суетного бытия – сансары. Наверное, я излагаю его учение искаженно, но так я это понял, и когда в тот вечер лидер нашей общины Анатолий Подругин (говорят, он уже давно эмигрировал во Францию) неожиданно предложил мне принять посвящение в ученики Оле Нидала, я потихоньку, пока к нему выстраивалась очередь жаждущих посвятиться, по стеночке выкрался из того подвала.

Тем не менее со мной продолжали общаться и всюду приглашать. От меня ничего особенного не требовали, никакой веры. Оставаясь спокойным наблюдателем, я находил в Учении Будды все больше положительных сторон, толкуя его не столько как религию, сколько как систему совершенствования человеческой психики, то есть как психологию, гораздо более древнюю, чем у Фрейда или Юнга.

А потом я понял, что психология – это наука, которую невозможно изучить только по книгам. Необходим эксперимент. Но, проводя его на других, можно увидеть не больше, чем на входе и выходе, сама же душа экспериментируемого по-прежнему остается «черным ящиком». Поэтому истинный психологический эксперимент возможен только над самим собой. Надо попробовать следовать Учению Будды и посмотреть, что выйдет из этого. Так противоречие между наукой и религией оказалось для меня снятым.