Это — первый засвидетельствованный в истории крестовых походов случай изменения формы орденского креста с простой на «мальтийскую» («лапчатую»), причем связанный с совершенно конкретным поводом.

Скорее всего, рыцари других орденов, соперничавшие с тамплиерами в доблести, в первую очередь, тевтонцы и госпитальеры, сочли себя несправедливо обойденными и со временем тоже добились у папы привилегии украсить концы своих крестов «иерихонскими трубами». А «ласточкины хвосты», по мнению В. В. Акунова, появились на концах госпитальерского креста не ранее XIV в., символизируя восемь категорий «блаженных» из Нагорной проповеди Спасителя.

По-настоящему враждебность между Восточными и Западными христианами стала проявляться после захвата воинами четвертого Крестового похода Константинополя в 1204 г. Хотя и этот захват был совершен Западными крестоносцами по просьбе Алексея, сына Исаака II Ангела — Византийского православного императора, желавшего свергнуть с трона Алексея III, а не по собственной инициативе крестоносцев. Об этом часто забывают позднейшие историки, а тем более не в меру рьяные «защитники православия».

Мы не можем согласиться с критикой по этому поводу в наш адрес C.JI. Дударева[358], поскольку известно, что многие светские участники крестового похода, как писал Жак Ле Гофф, испытывали угрызения совести, хотя понимали, что Алексей III является узурпатором. И тогда, как писал хронист Робер де Клари: «Епископы и клирики сообща говорили и полагали, что битва является законной и что можно напасть на них, ибо в старину они повиновались римскому закону, а ныне ему больше не подчиняются. Епископы говорили также, что напасть на них не будет грехом, но, напротив, великим деянием благочестия»[359].

Иными словами церковным деятелям, участвовавшим в походе, пришлось обманом оправдывать предстоящий штурм твердыни православия.

Несмотря на происшедшие в 1054 году в Константинополе события, вопрос о церковном союзе, о примирении Византии с Римом, был постоянно востребован. Переговоры об этом проходили и в правление Алексея I в 1089 г., и при Иоанне II в 1147 г., при Алексее III в 1197 г., да практически при каждом Византийском императоре вплоть до 1453 г. Казалось, что союз восстановлен после Лионского собора 1274 г., но этому вновь помешала случайность и личностный фактор. Последний раз этот вопрос поднимался на Флорентийском соборе 1439 г., но договориться так и не удалось.

Однако, связанные с захватом Константинополя, многочисленные случаи насилия, убийств, грабежей, в том числе церковного имущества, превращение многих православных храмов в католические с латинским обрядом, посеяли семена отчуждения и ненависти между «греками» и «латинянами». Хотя необходимо специально оговориться, что эта враждебность существовала между теми, кого оскорбительно называли «латинянами» (но не христианами) и «греками» (но не римлянами). Как заметил Жак Ле Гофф «неотесанным варварам, которые противопоставляли свою простоту неестественности этой цивилизации церемониала, была непонятна застывшая в этикете светская учтивость». Чтобы было понятна эта фраза французского ученого, необходимо вспомнить известный факт неучтивости в глазах Константинополя. Когда Алексей I в 1097 г. принимал в своих покоях лотарингских крестоносцев, один из них, раздраженный сложным придворным этикетом, уселся на императорский трон, «находя неподобающим, чтобы один человек сидел, когда столько храбрых воинов пребывают стоя»¹.

И хотя ненависть латинян и греков существовала, тем не менее, известно, что даже гораздо позднее — на Родосе латинские госпитальеры превосходно уживались со своими греческими подданными православного вероисповедания и совместно боролись против нападавших мусульман. И у тех, и у других враг был один. Да и в самой Византии, изгнавшей латинян из Константинополя через полвека после его захвата западными крестоносцами, православный император Иоанн Кантакузин еще в XIV веке опирался не на православных, а на наемников — каталонцев, исповедовавших христианство в его западном (католическом) варианте. В 1453 г. до самого падения Константинополя его обороняли от турок-османов главным образом «латинские» наемники — иными словами, католики, во главе с доблестным генуэзским военачальником Джустиниани. И ранение Джустиниани турецким снарядом ускорило падение города.

Что же до обвинений Запада в нежелании помочь православной Византии против турок, то ведь известно, что и венецианцы на Кипре, и госпитальеры на Родосе не получили эффективной помощи против турок от своих западных единоверцев, хотя и были католиками. Документально известно, что Великие Магистры не раз обращались за помощью к правителям многих европейских государств, но они лишь молча наблюдали, ожидая, на чьей стороне будет победа.

Что же касается укоренившейся, особенно в русской православной историографии, традиции искать во всем исконное противостояние Западных и Восточных христиан (можно назвать это «антикатолическим синдромом»), то оно, по мнению В. В. Акунова, скорее всего, объясняется длившимся много столетий противоборством Московского, а позднее

Российского царства с Польско-Литовской Речью Посполитой. Ее правящая клика нередко состояла из фанатичных католиков. И, видимо, слишком велик был соблазн для отечественных историков проецировать современный им русско-польский (в обличье православно-католического) антагонизм в прошлое, причем в столь далекие исторические времена, когда его просто быть не могло[360].

Говоря о значении разделения Церквей (а эта проблема существует до сих пор) следует обратиться к точке зрения известного западного православного богослова протоиерея Иоанна Мейендорфа, который справедливо отметил:

«Реформированное папство одиннадцатого столетия обрело германскую ориентацию и определенно утратило былую настроенность на традиционную соборность. Затем крестоносцы очень постарались восстановить друг против друга две культурно отличные цивилизации Востока и Запада. А когда папство, сотрясаемое «Великой Западной Схизмой»[361], и Византия, теснимая угрожавшими ей турками, согласились, наконец, провести объединительный собор во Флоренции, было уже слишком поздно для создания атмосферы взаимоуважения и доверительности, а лишь в такой атмосфере мог бы возникнуть подлинный теологический диалог»[362].

Надо признать справедливым это замечание, действительно, две Церкви опоздали с попыткой восстановить прежние дружественные отношения. Дальнейшее историческое развитие, думается, навсегда разделило Восточную и Западную Церковь. Найти точки соприкосновения уже невозможно, различные собеседования, проводившиеся в XX веке между Ватиканом и Русской Православной Церковью, оказались химерой. В XXI веке такое объединение может быть только при отказе одной из Церквей от своих догматов. А это вряд ли окажется возможным.

Значение Константинопольского приората ордена госпитальеров объясняется его географическим положением на стыке двух миров — восточноевропейского и азиатского, высоким рангом восточно-римского Патриархата и его главенством над всеми епископствами восточной церкви, а также тем обстоятельством, что Константинополь являлся резиденцией Восточно-Римских Императоров. Вероятно, госпитальеры уже давно пришли к осознанию выдающегося значения этого города и основали там свой странноприимный дом, судя по всему, являвшийся центром управления всеми филиалами и владениями ордена на греческой территории.

В собрании рукописей орденского историка И. Делавиля имеются два письма 1163 г., в которых Петр Немецкий, брат Иерусалимского госпиталя и приор константинопольской церкви святого Иоанна, фигурирует в качестве советника и посланника Восточно-Римского Императора Мануила. В первом письме приор сообщает французскому королю Людовику VII о своем официальном визите к нему по поручению Императора[363]: