…Отец сидит над кружкой самогона,
С отчаяньем и озлобленьем пьет
И, проклиная долю коногона,
Про коногона жалобно поет.
То, бросив петь, насупится угрюмо,
Кусая ус, хрипит из темноты:
— Шахтеры мы извечные. И ты
Других путей искать себе не вздумай!..
Андрюшка мал.
Забившись в угол дальний,
Он начинает загодя дрожать:
«Опять начнет, наплакавшись, скандалить,
Бранить господ
И мамку обижать.
Хотя б ее, родимую, не трогал…»
Из этого холодного угла
В большую жизнь широкая дорога
У сына коногона пролегла.
Шахтерский сад шумит за терриконом,
Встречая день, курится террикон,
Давно забыто слово «коногоны»,
Давно уснул навеки коногон.
А сын, шахтерской славой озаренный,
Проходит торопливо в кабинет.
И в сотый раз за планограммой лавы
Встречает освежающий рассвет…
«Расчеты точны, кажется.
Цикличность —
Вот новый день шахтерского труда.
По циклу в сутки —
Это, брат, отлично!
Сломаем завтра нормы
И тогда…»
Начальник шахты в третий раз за сутки
Садится в клеть.
Савельич — стволовой —
Привычно буркнул: «Через полминутки»
И покачал в раздумьи головой:
«В отца пошел. Такой же неспокойный.
И силой и рассудком наделен,
И также, как отец его покойный,
В шахтерскую профессию влюблен».
И прожитое вновь припоминая,
Савельич поторапливает клеть:
«А ну, тяни, тяни живей, родная».
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
А ночью, в клубе, трубочку кусая,
Шахтерскими медалями бренча,
Шептал Савельич, бородой касаясь
Широкого горняцкого плеча:
«В кафе гостил на радости, не скрою.
Прости, коль лишку принял сгоряча.
Я, может, первый чествовал Героя,
Начальника Андрея Кузьмича.
А как достиг Андрюша громкой славы
Скажу тебе про то особняком».
Андрей Кузьмич в забоях новой лавы
Беседовал о цикле с горняком.
