Это было не просто селение каких-нибудь полудиких горцев. Судя по богатству и сложности орнамента украшений, это был большой город, вырубленный в блестящем обсидиане.

— Это Ровернарк, — произнес всадник, ехавший рядом. — Ровернарк. Обсидиановый город.

Тропа, ведущая к одному из арочных въездов, пробитых в скале, была достаточно широка для моей колесницы. Медведи несколько неохотно двинулись вверх к воротам.

Похожие на лягушек всадники ехали впереди, поднимаясь все выше и выше по обсидиановой дороге. Мы миновали несколько арок, украшенных совершенно в барочном стиле. Одни горгульи чего стоили! Но, несмотря на тонкость и изысканность работы, эта резьба была явно творением нездорового, даже патологического воображения.

Я глянул вниз на мрачный залив, на неестественно неподвижное море, потом на низкие тяжелые облака, и мне показалось на мгновение, что весь здешний мир заключен в темную пещеру, в холодный ледяной ад.

И если пейзаж действительно напоминал преисподнюю, то последовавшие вскоре события еще более укрепили меня в этом ощущении.

В конце концов мы добрались до последних ворот. Они были украшены особенно богато и изысканно и пробиты в цельной скале из многоцветного обсидиана. Верховые тюлени остановились и затоптались на месте в каком-то сложном ритме.

Только тут я разглядел в полумраке арочного проезда ворот нечто вроде двери. Она была вырезана из цельного куска порфира. На ней были изображены разнообразные и очень странные полулюди-полузвери. Трудно сказать, были ли эти фигуры плодом все того же нездорового воображения или были скопированы с существ, действительно обитавших в этом мире. Но некоторые из них вызывали чувство гадливого ужаса, и я старался по мере возможности не смотреть на них.

Словно в ответ на загадочные сигналы, что издавали тюлени, топтавшиеся у ворот, дверь начала отворяться. Весь кусок порфира мало-помалу как бы поворачивался внутрь, открывая узкий проход. Мы двинулись вперед. Колесо моей колесницы зацепилось за угол ворот, так что мне пришлось долго маневрировать, чтобы проехать под аркой.

Вырубленный в каменном монолите зал, куда мы попали, был едва освещен. Собственно, светили только жезлы сопровождавших меня всадников. Эти жезлы напомнили мне электрические фонарики, которые работают на батарейках или на аккумуляторах, требующих подзарядки. Но мне почему-то казалось, что эти жезлы подзарядке не подлежат. И еще у меня возникло ощущение, что, если эти слабые искусственные источники света вдруг иссякнут, в тутошнем мире тотчас же воцарится мрак. И этого момента не долго осталось ждать.

Всадники меж тем спешились и передали своих тюленей грумам, которые, к моему большому облегчению, выглядели вполне по-человечески, хотя были бледны и худы. Грумы были одеты во что-то вроде накидок, причудливо расшитых эмблемами. Рисунок их был столь сложен, что я так и не разобрал, что они обозначают. Внезапно я понял, как и чем живет этот народ. Существуя в своих вырубленных в скалах городах, на умирающей планете, окруженные черными льдами и мрачными морями, они всю свою жизнь посвящали ремеслам и искусствам, доводя до предела совершенства уже, казалось бы, совершенные образцы творчества, украшая и приукрашая все, что их окружало, создавая произведения столь сложные и столь причудливые, что их предназначение, несомненно, давно потеряло всякий смысл даже для их хозяев. Это было искусство вымирающей расы, и по воле рока ему суждено было на века пережить своих создателей.

Мне не очень хотелось доверять свою колесницу и оружие грумам, но ничего другого не оставалось. Верховых тюленей и моих медведей вместе с колесницей увели куда-то по мрачному коридору, чьи своды эхом отражали любой звук, и похожие на лягушек создания в богатых доспехах вновь все повернулись ко мне.

Один из них поднял руки и снял с себя тяжелый шлем. На меня теперь смотрело его белое, вполне человеческое лицо, с бледными холодными глазами, очень усталыми, как мне показалось. Он начал расстегивать пряжки своих доспехов. Их с него сняли слуги, и под ними обнаружились толстые стеганые одежды. Когда с него сняли и эти одежды, я понял, что его тело имеет вполне нормальные пропорции. Остальные тоже снимали с себя доспехи и стеганые куртки и штаны и передавали все это ожидавшим слугам. Я, помедлив, также снял свой шлем, но оставил его при себе, прижав к нагруднику согнутой левой рукой.

Все мужчины были бледны, и у всех были одинаковые странные глаза — не то чтобы недружественные или отсутствующие, скорее, просто задумчивые. На них остались тонкие камзолы, полностью покрытые темной вышивкой. Штаны из того же материала сидели на них несколько мешковато. Обуты они были в сапоги из цветной кожи.

— Итак, — сказал тот, что первым снял с себя доспехи, — вот мы и снова в Харадейке! — Он подал знак слуге. — Ступай найди нашего господина. Скажи ему, что Моргег со своим патрулем прибыл. И сообщи, что мы привезли с собой гостя — Урлика Скарсола из Ледяного Замка. Спроси, не примет ли он нас.

Я хмуро посмотрел на Моргега.

— Стало быть, вы знаете, кто такой Урлик Скарсол. Вам известно, что я из Ледяного Замка!

Слабая, чуть удивленная улыбка появилась на губах Моргега:

— Да все знают Урлика Скарсола! Правда, я никогда еще не видел человека, который встречался бы с ним лично.

— И еще: вы назвали этот город Ровернарком, а теперь вы говорите, что прибыли в Харадейк!

— Ровернарк — это город. А Харадейк — это название района, провинции, где властвует наш господин, епископ Белпиг.

— И кто он такой, этот епископ?

— Ну как же, он — один из двоих наших владык. Он — Духовный Владыка Ровернарка.

Моргег говорил тихо, грустным тоном. Это, видимо, было просто по привычке, а вовсе не по причине плохого настроения. Слова он ронял небрежно, нехотя. Казалось, для него ничто не имело значения, ничто его не интересовало. Он выглядел таким же полумертвым, как и мрачный, плохо освещенный мир, окружавший этот пещерный город.

Посланный слуга вскоре вернулся.

— Епископ Белпиг готов принять вас, — сообщил он Моргегу.

К этому времени остальные всадники куда-то ушли, и в зале остались лишь Моргег и я. Моргег повел меня по плохо освещенному коридору, где буквально каждый дюйм был богато разукрашен, включая пол, отделанный мозаикой из самоцветов. С низкого потолка на нас глазели гарпии и химеры. Мы миновали еще одну комнату, прошли в огромную дверь, чуть меньше, чем внешняя, и очутились в огромном зале.

Зал был действительно огромен. Высокий сводчатый потолок терялся где-то в вышине. В дальнем конце зала было возвышение, со всех сторон закрытое занавесями. По обе стороны от возвышения жарко пылали жаровни, вокруг которых суетились слуги. От жаровен исходил слабый красноватый свет и клубами поднимался дым, исчезая где-то под потолком, где, видимо, имелось вытяжное окно, ибо дыма в зале было совсем мало и он не затруднял дыхание. На стенах и потолке повсюду были изображения зверей и чудовищ, оскаленные морды, жуткие клыки, ужасные морды, словно смеющиеся над чьей-то чудовищной шуткой, ревущие, угрожающие, пугающие. Многие из них напоминали геральдических чудищ из мира Джона Дэйкера. Среди них можно было обнаружить сатиров, василисков, драконов, грифонов, единорогов, мантикор, амфибий, саламандр, а также множество человекозверей или человекоптиц. И все они были гигантских размеров, переплетенные в сложном узоре, словно связанные друг с другом, ползущие друг по другу, совокупляющиеся, приняв странные, чудовищные позы, рождающиеся и умирающие…

Да, это был какой-то круг ада.

Мы приблизились к возвышению. За занавесями был смутно виден силуэт человека, сидящего на троне. Я бы не удивился, если бы у него оказался шипастый хвост и пара рогов…

Шагах в двух от возвышения Моргег остановился и поклонился. Я последовал его примеру. Слуги раздернули занавеси, и перед нами предстал человек, весьма отличающийся от того, что я ожидал увидеть. Он нисколько не походил на остальных, например на Моргега: никаких грустных глаз, никакой бледности.