Мы стали на колени и ощупали край провала. Он уходил вниз круто наклоненным колодцем. Витька зажег обертку от печенья и бросил ее в провал. Клочок ярко-красного пламени поплыл в глубину. Он опустился на дно и погас.

— Неглубоко. Давайте веревку.

Мы крепко обвязали Витьку, и он стал спускаться вниз. Наконец веревка ослабла. Фонарик мелькнул на мгновение и исчез. Я вынул второе печенье и опять сунул его в Веткину ладонь. Как и в первый раз, печенье натолкнулось на кулак. Не успел я разжать ее упрямые пальцы, как из черной дыры провала до нас донесся отчаянный крик Витьки:

— Ребята-а-а! Свет! Солнечный свет! Выход!

Мы чуть не свалились в провал от неожиданности и счастья.

Прошло не меньше получаса, пока мне удалось спустить вниз Ветку, а затем слезть самому. Мы бросились бежать по идущему круто вверх коридору. Под ногами чавкала мокрая глина, а впереди, пробиваясь откуда-то из-за поворота, тускло мерцал слабый, рассеянный свет. Солнечный свет! Настоящий!

Запыхавшись, мы добрались до желанного поворота. Маленький пещерный закоулок расширялся, превращаясь в низкий зал. В верхней части этого зала сквозь длинную узкую щель пробивались солнечные лучи и тоненьким ручейком стекала вода.

— Этот ручей уходит под землю! — крикнул Витька, хватая ладонями холодную прозрачную воду. — Ура! Мы спасены! Вперед! Наверх! — И он полез к щели, ловко цепляясь за выступы скалы. В зале было довольно светло.

— Это даже хорошо, что здесь не яркий свет, а сумерки, — рассуждала Ветка, доедая забытое на время печенье. — А то после мрака пещеры было бы вредно глазам.

Витька добрался до самого верха и теперь исследовал спасительную щель. На наш взгляд, он возился чересчур долго.

— Ну, чего ты там! — крикнул я. — Вылезай наружу и бросай нам веревку!

Но он что-то не спешил с ответом. Потом прислонился лицом к щели и крикнул:

— Ого-го-го! Ленька! Вовка! Ого-го-го!

— Чего ты орешь без толку?

— Вот то-то, что без толку… — отозвался Витька и с мрачным видом начал спускаться вниз.

— В чем дело? — встревожились мы.

Витька устало сел на камень и, зачерпнув воды, хлебнул из ладони.

Не выбраться через щель. Узкая очень. Даже голова не пролезает.

— Подкопаем давай!

— Иди копай! И сверху и снизу камень. И кричать бесполезно.

— Почему?

— Я кричал, а звук наружу не выходит. Там птица на ветке сидит, у самого края щели. Даже головой не повела. Щель длиной метра два, два с половиной. И ручей еще шумит…

Мы опустились на землю и сразу почувствовали, как устали. Ужасно захотелось вытянуть ноги.

— Солнце садится, — сказал Витька. — Прямо напротив щели. Значит, скоро сутки, как мы бродим под землей.

— Есть хочется, — тоскливо сказала Ветка. — И спать.

Витька, засопев, вытащил из кармана куртки два своих печенья.

— Ешь! — сказал он, протягивая их Ветке.

— Нет… — Ветка замотала головой. — Я и так… Нет, нет, не буду!

— Ешь, говорю! — прикрикнул Витька. — Будет здесь представляться!

Ветка робко взяла печенье. Мы отвернулись. У меня что-то булькало и перекатывалось в животе. Сосало под ложечкой. То ли от отчаяния, то ли от голода.

— Будем спать, — решительно сказал Витька. — Все равно скоро стемнеет, а остатки батарейки и спички надо беречь.

Ручей натащил в пещеру немного хвороста. Часть из него была полусухой. Мы развели маленький, величиной с ладонь, костерчик.

— Может, дым заметят, — сказал я.

Но дым потянуло в глубь пещеры. Мы вздохнули и, постелив куртки, легли, тесно прижавшись друг к другу. Ветка посредине, а мы с Витькой по краям.

Сон пришел сразу. Ему не помешали ни голод, ни тревога, ни писк и суетня летучих мышей.

Проснулись мы под утро. Было холодно и сыро. Ветка, сжавшись в комочек, сидела на камне и грустно смотрела в одну точку. Глаза у нее были красные.

— Костерчик бы развести… — сказал я.

Но хвороста больше не было. Витька хмуро оглядел пещеру.

— Чего сидеть сложа руки! — Он решительно тряхнул головой. — Надо идти на разведку. Может, где-нибудь в соседних коридорах есть такой же выход, как этот. — Он кивнул головой в сторону щели. — Ты, Ветка, сиди, а мы с Генкой пойдем.

— Ой, мальчики! И я с вами. Мне одной страшно.

— Чего там страшно? Здесь же светло. Оставайся, оставайся! Тебе надо силы беречь. Мы по-быстрому…

Ветка нехотя согласилась.

— Только не заблудитесь, пожалуйста, а то я здесь умру от страха.

— Не заблудимся, не бойся…

Закрепив шпагат, мы углубились в один из коридоров. Он шел слегка под уклон и без конца разветвлялся. Во все концы уходили щели и черные пугающие дыры, похожие на лазы. Никакого смысла не было петлять по ним. Мы уже собирались возвращаться, когда я заглянул в один из боковых коридоров. Он оказался очень коротким. Фонарик осветил его ровно срезанные углы. Дальше был мрак.

— Похоже на зал, — сказал я Витьке, выключая фонарь. — Глянем?

— Давай, только побыстрей.

Мы ощупью добрались до конца коридора и вновь включили фонарик. Его бледный луч тускло осветил какие-то странные предметы, лежащие у стены. Скорее всего, это были крупные камни и сваленные в кучу жерди.

Мы подошли поближе. Я снова включил фонарик и остолбенел. Витька с силой схватил меня за плечо.

— Бочонки! — прошептал он хрипло. — Бочонки с серебром… Шелудяк…

У стены действительно стояли бочонки. А жерди оказались громадными ржавыми пищалями[42], которые лежали перед бочонками на истлевших шкурах и каких-то лохмотьях. Отдельно была свалена груда медных шлемов две небольшие пушки и с десяток кривых сабель.

Мы подняли одну из них, и Витька попробовал открыть ею бочонок. Клинок скользнул по дереву, откалывая маленькие острые кусочки. Я подобрал один из них.

— Вроде застывшей смолы. Точно. Бочонки облиты смолой?

— Зачем это? Серебро ведь не ржавеет.

Я увидел лежащий вместе с саблями тяжелый боевой топор. С его помощью дело пошло веселее. Вскоре мы окончательно расковыряли бочонок. Витька запустил в него руки и вынул горсть какого-то черного сухого порошка.

— Что это? — спросил я.

— Порох! Ну, конечно, порох! Потому бочонки и залиты смолой. Нет здесь никакого серебра. Это арсенал! Повстанческий арсенал!

— Что будем делать?

— Ломай бочонок до конца! — скомандовал Витька. — Он отлично будет гореть. Лучше всякого факела. Набирай в карманы пороху, бери пищаль и идем.

— Зачем брать пищаль — возмутился я. — В ней целый пуд веса. Ты что, на летучих мышей решил охотиться?

— Бери, говорю! — радостно заорал Витька. — Бери, Генка-тарабенка! Неужели не сообразил?

Честно говоря, я ничего не сообразил. Ну, бочонок — это, скажем, факел. А пищаль к чему? Порох зачем?

— Чудак, вот чудак! — продолжал кричать Витька. — Она же длинная, пищаль-то, мы высунем ее через щель и будем палить. Будет гром на все Заволжские горы. Нас услышат не то что в лагере, а даже дома, в городе. Понял? Тащи пищаль! Даже две!

Вот это Витька! Ай да Фидель! Я никогда не додумался бы до этакой штуки.

Мы набили карманы порохом, взяли топор, две пищали и остатки медвежьей шкуры. Нагрузившись как верблюды, тронулись в обратный путь…

Усевшись на медвежьей шкуре поближе к свету, мы все втроем принялись изучать конструкцию пищали. И вот здесь, если б не Ветка, ничего бы у нас не получилось.

— Мой папа, — заявила она, — очень хорошо разбирается в старинном оружии. Он…

— Кандидат исторических наук… — вставил Витька ехидно. Но Ветка даже бровью не повела.

— Он мне много показывал и объяснял про разное оружие. Это крепостная пищаль очень крупного калибра. Фитильная. Русской работы. Вот по-славянски что-то написано. Заряжают ее так: в ствол насыпают порох, забивают его пыжом, с помощью этой вот железки-шомпола. Потом закатывают пулю. Вот эта ямка, что в начале ствола, — запал. В него кладут щепотку пороху, зажигают фитиль и спускают курок. И тогда — трах-тарарах!