Но однажды их охватила настоящая паника. Это случилось во время одной из вылазок. Они находились на разных сторонах купола, их разделяло расстояние примерно в сто ярдов. Макинтош не заметил под ногами предательского углубления в пыли — неглубокую щель, почти доверху забитую светлым мучнистым веществом. Одна его нога увязла в нем. Он пошатнулся и упал на спину. Нога согнулась в колене, но не согнула коленное сочленение комбинезона. Удар от падения был несильный, но он громко отдался внутри комбинезона. Пробурчав: «Проклятие!», Макинтош сел и попытался освободить ногу. Вдруг в его наушниках послышался голос Фоулера:

— Мак, у тебя все в порядке?

— Да, — ответил Макинтош. — Я упал, но не ушибся. Все хорошо.

— Мак! — голос Фоулера прозвучал пронзительно. — Ты жив?

— Да, конечно же. Ничего особенного не случилось. Я только…

— Ради бога, Мак, ответь мне! — это был почти вопль, и в нем звучал ужас.

Страх заразителен, Макинтош выдернул ногу из щели, вскочил и пустился бежать к куполу, крича:

— Что случилось? В чем дело, я иду! Что такое? — На бегу Макинтош слышал, как Фоулер непрестанно его зовет и молит ответить.

Обогнув купол, Макинтош едва не столкнулся с Фоулером, бежавшим с противоположной стороны. Оба поскользнулись и, силясь удержаться на ногах, подняли вокруг себя облако пыли. Остановившись, они бросились друг к другу, соприкоснувшись шлемами.

— Что такое стряслось? — воскликнул Макинтош.

— С тобою что стряслось? — раздался отрывистый, задыхающийся голос Фоулера.

— Я просто шлепнулся, вот и все. Я ведь крикнул тебе в микрофон, что не ушибся. Разве ты не слышал?

— Нет! — Фоулер старался овладеть собой. — Я все кричал тебе и не получал ответа. Наверное, радиоаппараты в неисправности.

— Наверно. Твой приемник или мой передатчик. Пойдем в купол, проверим их.

Они вместе вошли в купол и сняли комбинезоны. Вытерев пот с лица, автоматически поставили вскипятить чай, но тут же снова выключили чайник — во время лунной ночи электроэнергию надо было экономить, и поэтому употребление горячей воды они свели до минимума. Вместо чаепития они взялись проверять свои радиоаппараты.

Сначала они исследовали передатчик Макинтоша — не был ли он поврежден при падении. Сразу же выяснилось, в чем дело. Крошечная крупинка кремниевого ангидрида, попавшая в конденсатор, вывела из строя усилитель. Повреждение легко было устранить, и передатчик снова заработал. Надев комбинезоны, они опять вышли. Но перенесенное потрясение не так легко было забыть. И после этого, находясь снаружи, они никогда не выпускали друг друга из поля зрения.

Время шло. Все теснее смыкалось вокруг них беспредельное одиночество, исходившее от унылого лунного ландшафта. Окружающая природа приняла образ живого существа — оно, выжидая, угрожало, подстерегало. Даже радиосвязь с Землей не доставляла им прежней радости — голоса были всего лишь голосами, они как будто не принадлежали людям.

На Земле человек может находиться в глубоких дебрях непроходимых джунглей, но там всегда есть возможность встретить другое человеческое существо. Человек может оказаться один на отдаленнейшем необитаемом острове и все же сохранить надежду, что на каком-нибудь судне, или челне, или самолете прибудет другое человеческое существо. Человек, приговоренный к пожизненному Одиночному заключению, твердо знает, что за тюремными стенами находятся люди.

Но на Луне это полнейшее и абсолютнейшее одиночество. Там нет человеческих существ и — что еще хуже — нет даже возможности появления человеческих существ. И никогда прежде люди, два человека, не находились в таком положении. Человеческому разуму, невзирая на его способность приспособляться к окружающей обстановке, пришлось проникнуть за ее пределы, чтобы воспринять реальность совершенной изоляции.

Медленно тянулась лунная ночь. Однажды Фоулер и Макинтош расстилали неподалеку от купола свою грязную одежду, чтобы, как обычно, выдержать ее в течение трех часов в лунной атмосфере, прежде чем вытряхнуть и убрать, пока она снова не понадобится.

Вдруг Фоулер выпрямился, с минуту пристально глядел на Землю, затем сказал:

— Мак, ты обедал когда-нибудь в вагоне-ресторане?

— Конечно, много раз.

— Помнишь, как старший официант рассаживает обедающих?

Макинтош подумал немного, потом ответил:

— Понимаю, что ты имеешь в виду. Он рассаживает их поодиночке. До тех пор, пока уже не останется пустых столиков; тогда он начинает сажать людей по двое.

— Совершенно верно. Он сохраняет иллюзию обособленности. Я думаю, люди и представления не имеют, как они нуждаются друг в друге.

— Мне кажется, ты не прав. Люди ведь странные существа.

Они улыбнулись друг другу сквозь пластины своих лицевых фильтров, хотя все равно было слишком темно, чтобы заглянуть внутрь шлема. Покончив с одеждой, они вместе вошли в купол. Оба лишь недавно осознали одну поразительную вещь: умри один из них, другой его не переживет. Даже вдвоем трудно было сохранить разум. Никто, оставшись наедине с собой, не мог бы прожить здесь и одного земного дня. Люди на Луне жили парой, и умирали они парой. И если бы Фоулер и Макинтош вздумали повнимательнее присмотреться друг к другу, они обнаружили бы несколько едва заметных морщинок у глаз. Больше ничего. Ничего особенного, ничего необычного; и уж тем более не было в их глазах того отсутствующего выражения — только эти морщинки.

А. Соколов. Извержения на Луне.

Ночь должна была продлиться еще два земных дня. Фоулер и Макинтош начали подумывать о путешествии домой не с тоской или душевным томлением, а как о чем-то вполне возможном, достижимом. Но все-таки это представлялось им нереальным, почти неправдоподобным. Правдоподобней казался другой, жестокий исход: ракета может не прилуниться — ведь случалось такое и раньше. Поэтому, хотя они смутно представляли себе, что через четыре земных дня, вероятно, покинут этот мрачный серый мир, это их не очень волновало.

Программа изысканий была выполнена. Фоулер и Макинтош сидели в куполе и с удовольствием пили чай, стараясь согреться. Фоулер устроился с ногами на скамье, Макинтош с чашкой в руках стоял у окна, хмуро разглядывая сумрачный пейзаж, не в силах оторвать от него завороженный взгляд. В куполе воцарилась тишина.

— Ох! — раздался вдруг сдавленный крик Макинтоша, глухо, словно он не успел проглотить чай.

Фоулер удивленно поднял на него глаза. Он увидел, как Макинтош выронил чашку и она упала на пол, как потом Макинтош весь подался вперед, прижав руку к прозрачному пластику окна — весь как струна; мускулы его шеи напряглись, рот был перекошен.

— Какое-то движение там! — голос звучал пронзительно, в каждой ноте скрывался страх.

Одним прыжком Фоулер подскочил к Макинтошу и взглянул не в окно, а ему в лицо, в его остановившиеся, полные ужаса глаза, на его стиснутые зубы. Крепко обняв его и прижав к себе, Фоулер говорил:

— Спокойно, Мак, спокойно. Это только тени. Все в порядке.

— Да нет же, что-то двигалось там, вблизи того бугра, немного правее. Что-то двигалось там! — и он глубоко вздохнул.

Все еще сжимая его в объятиях, Фоулер выглянул в окно. Он увидел лишь смутно выступающую во мгле зубчатую поверхность Луны. Долгую минуту он вглядывался в нее, прислушиваясь к прерывистому дыханию Макинтоша, и в нем постепенно поднимался безотчетный, неудержимый страх. Он снова повернул голову к Макинтошу, но вдруг уголком глаза уловил на ландшафте какое-то слабое колебание. Опустив руки, он быстро оглянулся, но в этот момент Макинтош снова вскрикнул:

— Вот, вот оно опять, вот оно движется!

Оба они, тяжело и часто дыша, прижались к окну. Целую минуту они стояли, напряженные до предела, с трудом глотая воздух. Пот струился у них со лба, стекая на лицо и шею. В призрачном свете им представлялись фантастические картины, но разум подсказывал, что это игра воображения.