Фарадоль пытался избавить Томаса от угрызений совести.
— Ведь братья Ремонье, — говорил он, — не отправятся в путь, пока не получат от нас известия. И вообще, почем знать, куда упадет на Земле ядро с посланием, может, в такое место, где его никто не найдет.
Летучие селениты по Фламмариону.
Припомнили мы и то обстоятельство, что пушкой, рассчитанной только на вертикальный выстрел, мы можем пользоваться лишь поблизости от центра лунного диска, где Земля будет находиться над нами в зените. Для параболического выстрела из другого района Луны не хватит силы заряда, да если б и хватило, то мы не смогли бы установить пушку столь точно, чтобы быть уверенными, что снаряд, летя по кривой, не минует своей цели — Земли. Так что, приостановив первым выстрелом последующие экспедиции, мы уже не могли бы потом, отыскав подходящие условия для жизни где-то на краю видимого с Земли лунного диска, повторным выстрелом призвать к себе новых товарищей. Таким образом, мы были бы обречены здесь на пожизненное одиночество. Теперь же, если случится так, что братья Ремонье все же прибудут, у них, возможно, окажется более мощный телеграфный аппарат, и тогда мы приобретем и товарищей, и средство постоянной связи с жителями Земли.
Из этих соображений следовало, что не стоит тратить время на поиски орудия, по существу, почти бесполезного для нас. Поэтому после краткой задержки мы продолжили свой путь.
Снова прошло двадцать четыре часа, и за нами было уже около ста тридцати километров пути. Солнце стояло в двадцать восемь градусов над горизонтом, и жара все нарастала. При этом мы заметили любопытное явление. Стенка машины, освещенная Солнцем, раскалилась так, что едва не обжигала, а теневая сторона ее была холодна как лед. И мы ощущали холод всякий раз, как попадали в тень какого-нибудь скального карниза, которые встречались нам все чаще. Эти резкие перепады жары и холода вызваны здесь отсутствием атмосферы, которая на Земле, правда, уменьшает прямую силу солнечных лучей, но зато, прогреваясь сама, распределяет тепло равномерно и препятствует слишком быстрой его потере через лучеиспускание.
По той же причине любая тень здесь — это ночь. Свет не рассеивается в атмосфере и достигает лишь тех мест, которые открыты действию солнечных лучей. Если 6 не отражение от освещенных солнцем гор да не свет Земли, то, попадая в тень, мы вынуждены были бы включать электрические фонари.
Мы уже преодолели наклонную равнину и начали поворачивать к западу, чтобы обойти предполагаемый кратер Мёстинг. Дорога становилась все хуже, и мы продвигались вперед очень медленно и с большем трудом.
Мы находились в краях гористых и несказанно диких с виду. Это ничуть не походило на земные альпийские пейзажи. Там среди горных хребтов простираются долины, продолбленные на протяжении тысячелетий воздействием воды; здесь ничего подобного и в помине нет. Почва тут вся складчатая и вздыбленная; повсюду множество глубоких круглых котловин с приподнятыми краями и отдельно разбросанных гладких куполообразных холмов, которые достигают порой значительной высоты. Вместо долин — глубокие расщелины длиной в целые мили; они будто возникли от удара гигантского топора, который по прямой линии рассек плоскогорья и вершины. Нет никаких сомнений, что эти трещины возникли, когда застывала и сжималась кора Луны.
Зато мы нигде не встретили следов воздействия воды, не наблюдали столь могущественной на Земле эрозии. Я думаю, что в этих краях никогда и не было ни воздуха, ни воды. Поэтому мы сначала удивлялись, видя множество обломков, рассыпанных по скальному грунту. Но несколько позже, когда зной достиг прямо-таки границ невозможного, мы поняли, какая сила взамен воды разрушает здесь скалы. Мы проезжали мимо высокой скалы из породы, чрезвычайно походившей на земной мрамор, как вдруг на наших глазах от ее вершины оторвался обломок диаметром метров в десять и рухнул в пропасть, разбиваясь в крупный щебень. Происходило все это пугающе беззвучно. Из-за отсутствия воздуха мы не слышали грохота — только почва под машиной задрожала, будто Луна вдруг закачалась на своих устоях.
3tq яростные клыки Солнца отгрызли кусок каменного мира. Скалы, стиснутые ночью морозом, словно железным обручем, во время страшного дневного зноя расширяются с той стороны, где на них падают палящие лучи. В тени все так же холодно; из-за неравномерного расширения монолиты трескаются и крошатся.
Эти колючие остроугольные обломки, устилавшие огромные площади, давали себя знать. Попадались такие участки, где машина на колесах вообще не могла продвигаться. Тогда мы надевали на нее «лапы», которые действуют точь-в-точь как ноги у животных, и, покачиваясь на них, пробирались через нагромождения раздробленных скал или карабкались по крутым склонам.
Несмотря на многочисленные испытания, которые проводились на Земле со снарядом, превращенным в машину, мы не могли себе представить всех трудностей такого продолжительного путешествия. Я уверен, что, если б сила притяжения Луны, а следовательно, и тяжесть на этой планете была хоть наполовину больше, мы погибли бы среди этих нагроможденных скал и осыпей, не будучи в силах сдвинуться с места.
ОБИТАЕМА ЛИ ЛУНА?
Задумчивое и таинственное светило, тусклое ночное солнце, одиноко блуждающий по безмолвному небесному своду шар — Луна во все времена и у всех народов в особенности привлекала к себе человеческие взоры и мысли. Около двух тысяч лет тому назад Плутарх написал трактат под заглавием «О лице, видимом на Луне», а Люсьен[21] из Самозата совершил воображаемое путешествие в царство Эндимиона. За эти две тысячи лет, и особенно в годы, следовавшие за первыми астрономическими открытиями с помощью зрительной трубы, путешественниками, блестящему воображению которых не всегда сопутствовали достаточные научные знания, было описано около ста путешествий на этот ближайший к нам мир. Наиболее интересным из таких научных романов является и в настоящее время роман Сирано де Бержерака, который нашел там людей, как и на Земле, но с особенными нравами, не имеющими, по его мнению, ничего общего с нашими. Уже со времен Плутарха Луну населяли существами, подобными нам, но почему-то в пятнадцать раз большими по своим размерам. В первой половине минувшего столетия, в 1835 году, по всей Европе разошлась брошюра, ложно приписываемая перу сэра Джона Гершеля; она описывала лунных жителей в виде существ с крыльями летучих мышей, носящихся, «подобно уткам», над поверхностью лунных озер. Эдгар По заставил одного любознательного гражданина из Роттердама совершить путешествие на Луну на воздушном шаре и одного лунного жителя спуститься в Роттердам, чтобы поделиться новостями путешествия. Еще не так давно Жюль Верн пустил на Луну вагон-ядро, но, к сожалению, его небесные путешествия не предусмотрели существования селенитов и не могли дать нам никаких, касающихся этого вопроса сведений.
Эта милая Луна подвергалась всем превратностям людского мнения, словно бы она была политической личностью. То — восхитительное местопребывание, земной и в то же время небесный рай, благословенная область неба, богатая плодотворной жизнью, населенная высшими существами, то — ужасное обиталище, лишенное всех благ природы, пустынное и безмолвное, настоящая забытая гробница, странствующая в беспредельном пространстве. До изобретения телескопа философы, вполне естественно, склонны были видеть в ней землю, аналогичную той, на которой мы живем. Когда Галилей, направив первую зрительную трубу на этот шар, нашел там горы и долины, подобные разнообразным формам рельефа поверхности нашей планеты, и обширные серые равнины, которые легко могли быть приняты за моря, — сходство между этим миром и нашим казалось очевидным, и его тотчас же населили не только человеческими существами, но и различными животными. Были составлены первые карты, и большие темные пятна было условлено окрестить именем «морей», которые они носят еще и теперь.
Во времена Гюйгенса, Гевелия, Кассини и Бианкини строили зрительные трубы более ста футов длиною, интересный образчик которых дан Бианкини в его известном сочинении о Венере; но эти неахроматические трубы по своим оптическим качествам уступали теперешним даже 16-футовым.
Астрономы, мыслители, вся интеллигентная публика были уверены, что с увеличением телескопов последуют быстрые успехи, и в царствование Людовика XIV предположено даже было построить «трубу длиною 100 тысяч футов для рассматривания существующих на Луне животных». Но, как ни старались оптики, их успехи далеко не могли идти наравне с воображением. И даже, наоборот, чем совершеннее были инструменты, тем все более и более исчезало сходство, подмеченное сначала между Луною и Землею. Когда стали ясно различать поверхность лунных морей, оказалось, что она не жидкая и не гладкая, а песчаная и неровная. На этом светиле не удавалось открыть ни одного настоящего моря, ни одного озера, ни малейшего следа присутствия воды в какой бы то ни было форме: в виде облаков, снега или льда. Не менее внимательное наблюдение звезд и планет в момент покрытия их проходящею перед ними Луною показывало сверх того, что свет этих светил, когда они приходят в соприкосновение с лунным краем, нисколько не ослабляется и не преломляется и что, следовательно, этот шар не окружен какой-либо заметной атмосферой. Сходство, по-видимому, подмеченное между этими двумя мирами, начинало исчезать, лунная жизнь рассеивалась как дым и мало-помалу вошло в привычку помещать в астрономических книгах следующую, сделавшуюся традиционной фразу: Луна — безжизненное светило.
Но такое заключение было бы слишком поспешным…
Кто, опираясь на различие, существующее между Землей и Луной, отрицает возможность всякого рода лунной жизни, тот рассуждает не как философ, а (да простят мне это выражение) как рыба… Всякая мыслящая рыба, естественно, убеждена, что вода представляет собой единственный годный для жизни элемент и что вне воды нет живых существ.
В свою очередь, лунный житель захлебнулся бы, будучи опущен в нашу густую и тяжелую атмосферу (каждый из нас выдерживает давление в 37 тысяч фунтов, то есть почти в тысячу пудов). Утверждать, что Луна — мертвое светило только потому, что она не похожа на Землю, мог бы только ограниченный ум, воображающий, что он все знает, и осмеливающийся претендовать на то, что наука сказала свое последнее слово. Так как лунная жизнь не может быть устроена по образцу земной, то мы можем утверждать по этому старому и спорному вопросу только одно: что обитатели Луны, если они существуют, должны непременно отличаться от нас своей организацией и чувствами несравненно больше, чем обитатели Венеры и Марса…
К. Фламмарион, Популярная астрономия
Человек, впервые увидевший поверхность Луны в телескоп, Галилей, сразу же поставил задачу выяснить историю изменения этой на первый взгляд наиболее неизменной планеты.
«Я всеми силами противлюсь мысли, — писал Галилей в 1610 году, — будто неизменность и вечность являются каким-то превосходством и совершенством, а изменчивость, наоборот, каким-то несовершенством. Я считаю, — добавляет Галилей, — Землю в высшей степени совершенной именно ввиду происходящих на ней перемен, и то же самое относится и к Луне, Юпитеру и другим небесным светилам».
Луна, как полагают многие авторы, является дочерью Земли. Когда-то она вращалась гораздо живее и потому отдалилась от нас; теперь повзрослела и неотступно внимательно обращает свое лицо к матери-Земле, и в далеком будущем начнет вновь приближаться, если только будет и дальше медлить, кружась в своем старинном танце.
Лунный лик смотрит на нас не затуманенный никакой воздушной вуалью. По лицу Луны, стало быть, представляется возможность воочию судить о таких чертах родства с Землей, которые мы еще не сумели геологически распознать и не можем наблюдать непосредственно. Счастливое обстоятельство — отсутствие воды и «губки денудации» (то есть всего, что делает лик Земли вечно юным, смывая следы прежних структурных перетурбаций поверхности) — запечатлело на лице Луны все шрамы и треволнения, испытанные за время ее бурного существования.
А. В. Хабаков, Об основных вопросах истории развития поверхности Луны
