Увы, по русской легкомысленности никакой документации у нас не велось. Даже в моих записях о собраниях Общества есть только краткие отрывки, общей картины они не составят. Видимо, историю тут нам всем, оставшимся, придется восстанавливать по несовершенной памяти. Но об отдельных выразительных эпизодах расскажем буквально в двух словах.
Вот Святослав Котенко рассуждает о кино и вдрызг разносит сверхпартийный фильм Габриловича и Райзмана «Коммунист», увенчанный всеми премиальными погремушками. «В этой картине, — повышает голос Свет, хоть помещение небольшое и народу немного, — коммунист реквизирует жену у русского крестьянина!» Таких слов в ту пору нигде нельзя было больше услышать.
Выступает Марк Любомудров о русском театре вчера и сегодня. Начинает прямо с таких вот слов: «Русского театра больше нет. Его убили». Через некоторое время Любомудров был отчислен из Ленинградского театрального института за «профнепригодность», меж тем как множество его коллег откочевали в сторону «земли обетованной». Вот они-то всегда были «востребованы» — и здесь, и там. Как тут не вспомнить ленинское учение о двух культурах…
Летом 970-го съехались мы в Смоленске на конференцию. По завершении собрались в ресторане. После первого тоста за хозяев грянули дружным хором свою любимую, что не раз певали: «Как ныне сбирается вещий Олег отметить неразумным хозарам», а во время исполнения припева — «Так за Царя, за Русь, за нашу Веру…» — все «наши» вскочили, держа рюмки на согнутой руке у груди. Сидевший рядом с Петряновым секретарь обкома по идеологии осторожно шепнул ему: «Но ведь это, кажется, белогвардейская песня?» Академик по ядовитым газам благодушно улыбнулся: «Ну что вы, это же Пушкин».
На Петровке собирались мы обыкновенно по вторникам. Не всякий раз, конечно, с пропусками, и немалыми, — обычная российская небрежность в ведении дел. Но однажды аж отпечатали пригласительный билет. Он у меня сохранился, и не случайно: «Дорогой друг! 3 февраля 1970 года состоится наш традиционный «Вторник». Тема реферата «Борьба В.И. Ленина против троцкизма в области истории и культуры».
Докладчиком был автор этих строк. Ну, Троцкого можно было материть сколько угодно, но вот излагать его русофобские идеи возбранялось строго. А мы поступили наоборот. Осторожный В.Н. Иванов даже стенографистку пригласил, единственный раз за всю нашу веселую историю. Сделал я, разумеется, все необходимые оговорки, но товарища Троцкого процитировал вдосталь, благо выписок из «спецхрана» у меня накопилось довольно. После мы услышали, что стенограмму немедленно запросили в отдел пропаганды ЦК. Нас это только обрадовало: пусть, мол, почитают товарищи… А главным-то читателем, как после выяснилось, оказался сам Александр Николаевич Яковлев. Впрочем, копия стенограммы сохранилась и в моем архиве.
Заседание то было одним из самых многолюдных, до полусотни набралось людей, боевых и дельных, уж больно острой и злободневной была тема. Да и закрытая, по сути. Обсуждение выдалось весьма крутым, ибо касалось, как мы тогда шутили, «основного вопроса философии». После доклада сразу же Дмитрий Жуков поднялся и спросил: «А каково было отношение Троцкого к сионизму?» Ну, ясно, о чем тут шла и пошла речь…
Два слова о Диме Жукове, колоритном участнике наших собраний. Высокий, представительный, одетый в черную кожаную куртку, что в те годы совсем не выглядело обыденным, он был весьма приметен. Способный литератор, он много сделал для «распечатывания» кладовых русской истории, а отчасти и современности. Конечно, и тогда было видно, а теперь особенно, что некоторые его сочинения были поверхностны, но свою роль они сыграли, и вполне положительную. Мешал общему делу его тяжелый характер, частые запальчивые перепалки с товарищами, что вызывало порой мелочные расколы и распри. Но об этом, как и о своих не вполне нам до сих пор известных биографических обстоятельствах, пусть уж расскажет он сам. Последнее, что запомнилось из его новейших публикаций, — это восторженная ода «сыну юриста».
И много, много потом в наших собраниях было примечательного и полезного. Навсегда запомнили все присутствовавшие выступление в «Русском клубе» академика Бориса Александровича Рыбакова. Истинно великий русский ученый, он всегда оставался предельно прост и скромен в общении, охотно помогал младшим, совсем уж не чиновным. Никогда не забуду, да не только я, как после выступления мы почтили его долгой и совершенно искренней овацией. Такого не случалось у нас ни до, ни после. Все мы тогда расходились с посветлевшими лицами. О, такое запоминается на всю жизнь.
Очень интересно выступил писатель и образованный этнограф Дмитрий Балашов. Он увлекался тогда историософией Льва Гумилева, однако его суждения были не только сугубо самостоятельными, но и широкими, а образы и сравнения яркими. Вот некоторые записи его выступления в Клубе от 14 марта 972-го: «У этноса — психологическая общность. Национальная культура — суть национального государства, при отсутствии национального своеобразия в рамках данного государства оно гибнет (Рим)… Коллективизм — свойство русского этноса… Дворянство разложилось к 17 г. и тем подписало себе смертный приговор… Мы поняли необходимость национального единства только во время Отечественной войны, но потом забыли. Необходимо переосознание [этого], конкретное будущее зависит от наших усилий». И Балашову, старшему из нас, было тогда немного за сорок.
Участвовали в «Русском клубе» и люди вполне уже пожилые, заслуженные. Писатель Олег Волков, ровесник века, прошедший всю лагерную Голгофу, как бы передавал нам поклон от своего погибшего русского поколения. Но он появлялся нечасто. Зато постоянно присутствовал и охотно делился своим богатым опытом Валентин Дмитриевич Иванов. Он был широко известен романами из жизни Древней Руси, но самая примечательная книга вышла в 956-м, ни разу не переиздавалась и была, как по команде, «не замечена» критикой. Речь идет о романе «Желтый металл», за которым в библиотеках составлялись очереди. И не мудрено. Там писатель впервые поведал о действиях в нашей стране той силы, которая много позже стала не вполне точно именоваться словечком «международный сионизм».
Не появлялись на наших заседаниях лица, находившиеся тогда под «гласным надзором», хотя с отцом Дмитрием Дудко или с Владимиром Николаевичем Осиповым многие из нас поддерживали добрые отношения. Как видно, все понимали «правила игры». И еще уж добавлю для полноты картины, что такие известные тогда деятели русской культуры, как Илья Глазунов или Владимир Солоухин, в работе Клуба не участвовали. Во всяком случае, я о том не могу вспомнить.
Ну, а потом настали суровые времена. В последнем номере руководящего журнала «Коммунист» за 970-й появилась «направляющая» статья, где осуждались скромный доцент факультета журналистики Юрий Иванов, наш постоянный оратор, Виктор Чалмаев, часто у нас бывавший, и автор этих заметок. Обвиняли нас, а намеками — всех прочих в забвении «классового подхода» к отечественной истории. В переводе на человеческую речь с марксистского иврита это гласило: ни к чему воспевать Россию, ничего путного в ее истории и культуре не имелось, кроме Чернышевского и Ленина… Выпад пришелся прямо в наше Общество, что и задумывалось. Так все и поняли.
С горя написал я тогда шутливый стишок, который неосторожно пустил по рукам (десяток лет спустя мне это припомнили):
Разогнали русофилов,
Русофилов разнесли,
Ради пользы всех зоилов
Сионизма на земли.
А в ноябре 972-го выступил с «разгромной» статьей уже сам завпропагандой ЦК Яковлев (через некоторое число лет — «прораб перестройки»). Тут уж досталось нам всем. Ну, статья известная, да и оценки ее тоже.
…Как и все на свете, «Русский клуб» стал с годами хиреть. Номенклатурным чиновникам от культуры он стал не только излишен, но и опасен. От него постарались «отмежеваться». Но это, так сказать, с одной стороны. А с другой — у нас самих появились иные возможности, и они были нами завоеваны, «взяты на щит», открылись куда более широкие способы общественного воздействия. «Нашими» стали издательства «Молодая гвардия» и «Современник», журналы с теми же названиями, да многое, многое иное. И келейные заседания в Высокопетровском монастыре стали для нас тесноваты и вроде бы уже не очень важны.
