Прямо противоположно Брежнев поступал при решении кадровых вопросов. Когда он был заинтересован в каком-то человеке, он ставил свою подпись первым и добивался своего. Он хорошо усвоил сталинскую формулу: кадры решают все. Постепенно, тихо…»
Общительность и простота общения Брежнева были безусловно положительными качествами, которые хороши для любого руководителя. Хрущев кричал и матерился, не терпел чужих мнений и тем более возражений. Ясно, что на его фоне для всего партийного аппарата Брежнев выглядел в высшей степени благоприятно, что было сразу замечено и оценено окружающими.
Брежнев предложил Семичастному и его следователям закончить дело Синявского и Даниэля до партийного форума. Те не возражали, ибо уверены были в успехе: факт незаконной передачи рукописей за рубеж очевиден, сами обвиняемые его признают, эксперты дали заключения об антисоветской направленности публикаций, все, мол, тут ясно, дело обычное, проведем открытый процесс, пусть все видят…
Но дело-то оказалось совсем необычным и неясным. Судебное разбирательство и в самом деле шло открыто, присутствовали иностранные корреспонденты; довольно широко, хотя, конечно, односторонне, освещала дело советская печать. Такого не было со времен знаменитых процессов конца тридцатых годов. На повторение таких же результатов наверняка и рассчитывали простоватые шелепинские чекисты, давно отвыкшие от серьезных дел подобного рода. Однако исполнители нынешнего дела оказались иными, а главное — изменилось время.
Процесс вел образованный и талантливый юрист Лев Николаевич Смирнов (автор имел честь много общаться с этим замечательным русским человеком). Он совсем не хотел подыгрывать шелепинским лубянцам, вел судебное разбирательство спокойно, как бы отрицая своих невольных предшественников Ульриха и Вышинского. Более того, ясно, хоть и никогда точно не станет известно, однако вполне логично предположить, исходя из общей линии Брежнева в ту пору, что Смирнову так или иначе дали понять, что на самом верху вовсе не собираются требовать от него повторения тридцать седьмого года… Так ли, не так ли, но председатель суда давал обвиняемым высказаться и довел дело до конца.
Конец известен: 12 февраля приговорили Синявского к семи, а Даниэля к пяти годам строгого режима за антисоветские произведения и передачу их за границу. Все было по закону, они оба получили даже меньше, чем полагалось бы по максимуму той статьи. Шум за границей достиг силы шторма, а у нас число «подписантов» возросло. Всем понимающим людям стало ясно, что Шелепин и его команда проиграли: поворота в политике не добились, противников своих не запугали, а только пыль подняли. Брежнев понимал это лучше многих…
Главное теперь было — провести XXIII съезд партии, где ему впервые в жизни довелось выступить с отчетным докладам. Серьезная, хоть и молчаливая, борьба в партийных верхах развернулась о памяти Сталина, продолжать ли непопулярную хрущевскую линию в этом деле, пойти ли на обратную «реабилитацию» его имени или вообще осторожно обойти этот острейший вопрос. Ясно, что Брежнев избрал последнее, не без труда добившись тут большинства сторонников этой точки зрения. Другой его предварительный успех состоял в важном процедурном изменении порядка съезда (Леонид Ильич на такие процедурные игры был уже тогда большой мастак!): было решено, что на съезде от ЦК и от своих ведомств будут выступать только Брежнев, Косыгин и Подгорный. Шелест или Щербицкий будут выступать только от Украины. Другие члены Президиума ЦК должны будут воздерживаться от выступлений. И действительно, ни Суслов, ни Шелепин, ни Микоян, ни Демичев не получили слова на съезде партии. Такой же порядок сохранился и на следующих съездах партии, хотя до сих пор была традиция, что все члены Политбюро обязательно выступали, освещая перед партией свои взгляды, порой противоречивые. Теперь от них требовалось по крайней мере показное единство, что, разумеется, уменьшало их возможности оспорить, хотя бы косвенно, мнения Генерального Секретаря. Это было немаловажным успехом Брежнева, тоже внешне почти незаметным.
Съезд открылся в Кремлевском дворце 29 марта докладом Брежнева. Ничего принципиального он не произнес. Поразило всех то, что имя Хрущева, снятого с поста всего лишь полтора года тому назад, даже не упоминалось! В стране под руководством партии все идет хорошо, возникли новые задачи, будем их решать… Таковы же были и «прения» по докладу, если их можно было так назвать. Но что характерно, никакого славословия нового Генерального секретаря не прозвучало, даже в хрущевском недавнем варианте.
Главным вопросом был, разумеется, кадровый. Тут Брежнев тоже проявил разумную осторожность, да и сил к крутым переменам у него еще не было. Однако ему, во-первых, удалось не допустить ни одного нежелательного для себя лица в Политбюро и Секретариат, а главное — пополнить их состав всего лишь несколькими, но весьма преданными ему лицами. Кандидатами в Политбюро назначены казахстанский Д. Кунаев и украинец В. Щербицкий, давние знакомые Брежнева. И еще: новым секретарем по промышленности стал А. Кириленко, старинный брежневский сотоварищ по днепровским заводским делам. То были не очень значительные, но твердые шаги к укреплению власти. В Политбюро и Секретариате еще заседал Шелепин, но никаких перспектив у него уже не было.
Разумеется, все кремлевское чиновничество отлично видело, что, во-первых, Брежнев укрепился у власти, а во-вторых, что он явно плохо владеет многими вопросами, культурными — тем более, а в идеологических вообще не сведущ. Значит, на него можно влиять. Кто, как, вот вопрос. Цитируем Г. Арбатова:
«На XXIII съезде вопреки требованиям сталинистов решения предыдущих съездов отменены не были. Хотя по духу своему съезд был не только бесцветным, а и консервативным, и уж, во всяком случае, не сделал ни одного шага вперед, но реставрации сталинизма не произошло. Тогда и это многие считали победой. Сейчас это может казаться невероятным, но само упоминание в официальных документах и речах XX и XXII съездов партии воспринималось как свидетельство того, что «крепость» еще не сдалась, обрело важное символическое значение. Сохранены были и шедшие от XX съезда новшества во внешней политике, включая понятие мирного сосуществования, хотя вокруг него тоже шла острая борьба. А летом 1966 года на заседании Политического консультативного комитета Организации Варшавского Договора была одобрена идея переговоров, направленных на создание системы общеевропейской безопасности, то есть начат путь, который через девять лет привел к Хельсинкскому Заключительному акту.
Став Первым секретарем ЦК КПСС, Брежнев с немалым трудом привыкал к своей новой ответственности, проникался пониманием того, какое огромное бремя легло на его плечи. И хотя столь высокое положение ему, несомненно, очень нравилось, поначалу были и робость, и осторожность, и боязнь ошибиться. Его, конечно, очень серьезно обременял старый, скудный интеллектуальный багаж, провинциальные взгляды на многое, узкий, даже мещанский, обывательский кругозор (потом все это сыграло очень дурную роль). Самонадеянность появилась позже, и не без помощи подхалимов, ставших со сталинских времен, пожалуй, самой большой угрозой для политического руководства страны, собственно, для руководства на любом уровне. А о поразивших его еще позже болезни, старости, даже маразме разговор особый.
В первые два-три года после октябрьского Пленума Брежнев, хотя еще и верил своим прежним советникам, начал понимать, что не может полагаться лишь на них, что он должен радикально расширить круг получаемой информации, знакомиться с мнениями (притом различными мнениями) большего количества самых разных людей. В то время Брежнев действительно многим интересовался и охотно слушал то, что ему говорили (читать он не любил, письменный текст воспринимал хуже устного, потому и направляемые ему записки чаще всего просил читать вслух). И — из песни слова не выкинешь — кое-что воспринимал. Здесь, правда, существовала любопытная закономерность: воспринимал то, что относилось к сферам, в которых он считал себя несведущим, — внешней политике, в какой-то мере в вопросах культуры, даже в идеологии и марксистско-ленинской теории. Зато был убежден, что прекрасно знает сельское хозяйство, да и вообще практическую экономику, а также военные вопросы. И очень хорошо разбирается в людях, в кадрах, знаток партийной работы. На все эти темы, как я заметил, говорить с ним, пытаться его переубедить было почти бессмысленно.
