Начал излагать наши соображения пункт за пунктом Брежневу. И чем больше объяснял, тем больше менялось его лицо. Оно становилось напряженным, постепенно вытягивалось, и тут мы, к ужасу своему, почувствовали, что Леонид Ильич не воспринимает почти ни одного слова. Я остановил свой фонтан красноречия, он же с подкупающей искренностью сказал:
— Мне трудно все это уловить. В общем-то, говоря откровенно, я не по этой части. Моя сильная сторона — это организация и психология, — и он рукой с растопыренными пальцами сделал некое неопределенное движение».
Согласный дуэт «воспоминателей» ясно свидетельствует, как они старались повлиять на нетвердого и не слишком, к сожалению, образованного Леонида Ильича. Кстати, тут попутно высвечивается истинная линия Андропова, которого до сих пор некоторые простачки почитают чуть ли не «сталинистом». Брежневу хрущевский антисталинский курс был явно не по душе, при нем он сразу был сильно умерен, но увы… Найти в себе силы круто повернуть руль он не нашел.
Сделаем одно маленькое отступление. Поскольку ссылки на воспоминания Арбатова и Бурлацкого появятся в нашей книге еще на раз, дадим характеристику этому типу личностей, принадлежавшую тоже тогдашнему сотруднику ЦК Р.И. Косолапову. В отличие от своих либерально-еврейских сослуживцев, он не изменил идеям патриотического коммунизма, остался верен им и по сей день. Он свидетельствует об истинной цене липового «академика» и подлинного политического интригана Арбатова (Бурлацкий был таким же, только менее удачливым):
«Читая охотничьи рассказы Арбатова о встречах с «великими», все время ловишь себя на мысли о том, когда же он был искренен — при их жизни или после их смерти. Еще памятны писания академика и его друзей в связи с брежневскими юбилеями. Мне приходилось пропускать в печать некоторые из подобных дежурных текстов, и от них буквально тошнило. Не забыл я также статью умного и циничного публициста, который подхалимски играл словами «генерал» и «Генеральный». Если уж Арбатов и уличает Брежнева в мещанстве, — и тут он не ошибается, — почему бы не прощупать и другую сторону — то, как наша просвещенная пресса, как ученые и деятели культуры поощряли это самое мещанство в Леониде Ильиче, как он сам, все больше подчиняясь союзу лести и склероза, переставал ощущать себя обычным человеком и уже тонировал свой корпус под бронзу.
Брежнев был ординарен, но не глуп. В декабре 1975 года он позвонил Зимянину, работавшему тогда главным редактором «Правды», и пожаловался на жизнь: «Устал. Чувствую себя плохо. Нахожусь в прострации. А ко мне все лезут, чего-то хотят, и нет выхода». Видимо, подобие выхода, а вернее — разрядки, ему давала вся эта мишура с регалиями, бовинскими томами «Ленинским курсом», многочисленными сборниками, мнимым писательством. Он не очень-то замечал, что спектакль устраивается не для него самого и вовсе не для страны, а выгоден плотно окружавшей его кучке творцов «археократии». Ведь культ не создается для себя одной личностью. И упрочивается он всегда заинтересованным окружением. Арбатову себя из этого окружения, увы, не исключить».
При Брежневе партийно-государственное руководство было достаточно молодым, средний его возраст, включая самого Первого секретаря, был менее шестидесяти лет. Появились там и новые весьма деятельные и крепкие характером личности. На мартовском Пленуме ЦК членом Президиума стал Кирилл Трофимович Мазуров, бывший белорусский партизан, а потом глава Правительства Белоруссии. Одновременно он стал заместителем Предсовмина, отвечая за работу промышленности. Твердый государственник и сторонник сталинского стиля работы, он сразу стал неудобным соратником для Брежнева. Позже Мазуров откровенно рассказал о начале их совместной работы:
«На пленуме, после освобождения Хрущева, я выступил с замечанием, что нельзя сосредоточивать всю политику в руках одного человека, руководителя партии. Потому что если она неправильна, то народ связывает все недостатки и провалы с партией, а это вредно для общества. (Кстати, я сам об этом как-то не вспоминал, а много лет спустя перелистывал книжку одного итальянского историка-коммуниста и увидел ссылку на то мое выступление.) Я говорил эти слова искренне, а не подлаживаясь под ситуацию. Уверен, что многие тогда думали так же. По-настоящему хотели восстановить доброе имя нашей идеологической, партийной службы.
И в области экономики мы тогда под руководством Косыгина начали думать о реформах, в какой-то мере развивать то лучшее, что начинал Хрущев. Поставили вопрос о предоставлении большей самостоятельности местным органам власти, мечтали о хозрасчете. Правда, конкретные детали отшлифовывались с трудом, потому что было много консерватизма и в нас самих. Но, в общем, что-то хорошее мы сделали. Не случайно же восьмая пятилетка — самая высокопроизводительная за всю историю страны.
Тогда же партия восстановила райкомы, обкомы. Повысили требовательность. Дело пошло. Но потом реформа постепенно стала сходить на нет, распадаться, потому что за нее надо браться, а ее не очень-то поддерживал Леонид Ильич. Все-таки многое, хотя я и не сторонник персонифицировать политику, зависит от первого лица. А главной заботой нашего руководителя, к сожалению, стала забота о создании личного авторитета.
«Руководителю нужен авторитет, помогайте», — говорил он в узком кругу. Но под помощью подразумевалось нечто особенное. Например, Подгорный рассказывал мне, что Леонид Ильич просил его, чтобы тот в нужных местах речи Генсека на собраниях общественности столицы вставал и поднимал таким образом зал, чтобы аплодировал в нужных местах. И добавлял: «Может, это и нехорошо, но это нужно, приходится это делать». Вероятно, из тех же побуждений, нежелания делить с кем-то авторитет он на заседании Президиума ЦК перед XXIII съездом партии предложил: «Я выступаю с докладом, вы все его читали, это наш общий отчет перед партией. Поэтому не надо вам выступать. Вот товарищ Косыгин может выступить о пятилетке, остальным не надо».
Следующий этап — была ограничена возможность передвижений. Случилось это так. Первое время мы ездили по стране, например, я с 1965 по 1970 год посетил 29 областей Российской Федерации, где до того не был. Тем более что я в исполнительном органе, заместитель Председателя Совмина. И вот как-то поехал в Свердловск, потом в Кемеровскую область. А там на меня очень серьезно насели шахтеры. Я неделю у них пробыл, разобрался с делами. Приезжаю, вызывает Леонид Ильич: «Как это ты в Кемерове был и мне ничего не сказал? (Я-то предполагал, что приеду и расскажу, какое там положение.) Знаешь, так нельзя, надо все-таки спрашивать, когда ты уезжаешь». И когда собралось Политбюро, предложил: «Товарищи, нам надо порядок навести. Надо, чтобы Бюро знало, кто куда едет. Чтоб было решение Бюро. И предупреждать, что он там будет делать». Стали было возражать: «Зачем так регламентировать? Ведь мы же члены руководства страны и партии». Но уже не в первый раз прошло его предложение, хотя некоторые члены Политбюро и возражали».
Мазуров точно излагает тогдашнее положение дел на политических верхах страны. Брежнев постепенно набирал силу, менял по своему усмотрению кадры на среднем уровне, готовил благоприятные для себя кадровые перемены в высших эшелонах власти. В общем, ничего тут особенного или тем более сугубо отрицательного нет, каждый руководитель, большой или не очень, строит свою линию власти примерно так же. Главное тут не в этой привычной административной тактике, а в политической стратегии — во имя чего все это делается?
Ленин, который по праву считается одним из самых великих политических стратегов XX столетия, еще до вершины своих успехов сделал изречение, которое стало афоризмом: «Принципиальная политика есть единственно правильная политика». Да, так есть, было и пребудет вовек: никакие хитросплетения и интриги, как бы умно и хитро их ни плели, не приведут к решающему успеху, если политик не ставит перед собой ясной и далеко идущей цели. У Ленина и Сталина таковые имелись и были понятны всем. Хрущев разменял принципы на кукурузу и переполненные желудки, потому и неважно закончил дела свои и такую же память о себе оставил. Брежнев, он имел лишь тактику… Усидеть наверху, вот цель. Но он был мягок и добр, потому и жить давал другим, вверху и внизу.
