Полемика Достоевского с социалистической и революционно-демократической мыслью эпохи получила отчетливое выражение в «Преступлении и наказании», как и в других его романах.
Достоевский горячо сочувствует негодованию своего героя против существующего общества. И вместе с тем изображение глубокого несоответствия между справедливым по своим истокам возмущением Раскольникова болью и страданиями людей и несправедливостью его индивидуалистического бунта (основанного на противопоставлении себя другим людям и на возвышении себя над ними) превращается под пером автора «Преступления и наказания» в выражение трагического недоверия ко всяким, в том числе реальным, революционным формам борьбы с социальным гнетом и несправедливостью. В этом — глубокое внутреннее противоречие «Преступления и наказания» и других романов Достоевского, в которых, несмотря на страстный протест против угнетения личности, против основ классового общества и государства, выражено сомнение писателя в возможность действенной, революционной борьбы с ними, приводящее его к проповеди смирения, к утверждению нравственного совершенствования личности как единственного пути к будущей гармонии и братству людей.
Незадолго до убийства процентщицы Раскольников слышит в трактире, как молодой офицер и демократически настроенный студент высказывают вслух почти те же мысли, какие носятся в его голове, и это способствует решимости героя осуществить свой замысел. Излагая в дальнейшем плоские и низменные взгляды неудачливого жениха сестры Раскольникова, адвоката Лужина, Достоевский придает им характер карикатуры не только на идеи буржуазной утилитарной морали (в духе английских мыслителей того времени — Бентама и Д. С. Милля), но и на теорию «разумного эгоизма» Чернышевского и Добролюбова, ставшую знаменем общественной борьбы 60-х годов. Карикатурой на фигуру представителя молодого поколения, увлеченного плохо понятыми и еще хуже переваренными им демократическими теориями, является в романе и образ Лебезятникова, в рассуждениях которого пародируются идеи шестидесятников об эмансипации женщины и об ее равенстве в браке. Признание несостоятельности индивидуалистических взглядов, подобных взглядам Раскольникова, для Достоевского равнозначно выводу о несостоятельности всякой активной общественной борьбы со злом и угнетением. Оно доказывает, по мнению романиста, ложность также и идеи иного, революционного насилия и даже более того — бессилие вообще человеческого разума, который, как полагал автор «Преступления и наказания», неизбежно вносит в жизнь враждебное ей, разъединяющее, атомизирующее начало, а потому человеку следует руководствоваться в жизни не разумом, а сердцем и религиозной верой.
Указанные убеждения Достоевского вызывали уже при появлении романа резкие возражения Г. З. Елисеева, Д. И. Писарева и других представителей тогдашней демократической критики. Эти последние справедливо утверждали, что круг идей Раскольникова не имеет ничего общего с идеями революционного лагеря 60-х годов, представляет собой скорее их противоположность.
Но ожесточенно полемизируя с автором «Преступления и наказания», уже Писарев и другие деятели русской демократической критики 60-х годов сознавали более глубокое и важное содержание романа Достоевского. Противоречивость общественного мировоззрения Достоевского, его стремление доказать, что преступление и духовный крах Раскольникова свидетельствуют об опасных тенденциях, потенциально скрытых в передовых общественных теориях и настроениях революционной молодежи, не помешали Писареву оценить обличительную силу «Преступления и наказания», хотя полностью сила эта еще не могла быть раскрыта Писаревым, который был склонен объяснить преступление Раскольникова одним психологическим влиянием на него голода и нищеты и не отдавал себе отчета в отрицательном содержании индивидуалистической «теории» Раскольникова.
«Социализм… указывает на аномалию настоящего общественного порядка, а следовательно, и всех общественных учреждений. Он утверждает и доказывает, что настоящая цивилизация бессильна, ведет к противоречиям, что она порождает угнетение, нищету и преступление; он обвиняет политическую экономию как ложную гипотезу, как софистику, изобретенную в пользу большинства меньшинством; он начертывает страшную картину человеческих бедствий…» — писал в 1862 году журнал «Время». [3]Несмотря на скептическое отношение Достоевского к социалистическим учениям его эпохи, в этих словах отчетливо звучит согласие с критической стороной названных учений. И не удивительно, что художественный диагноз русского романиста в анализе буржуазного общества его времени оказался наиболее созвучен именно социалистической мысли и, в частности, марксизму. Как отметила уже в XX веке Роза Люксембург, ни один другой роман не обнажает с такой силой, как «Преступление и наказание», всю ненормальность общества, стихийно толкающего человека на преступление, порождающего в головах людей ложные, антиобщественные теории, подобные «идее» Раскольникова.
Подруга Достоевского А. П. Суслова записала в своем дневнике 17 сентября 1863 года следующий характерный случай из их совместной заграничной жизни: «Когда мы обедали, он (Достоевский. — Г. Ф.), смотря на девочку, которая брала уроки, сказал: «Ну вот, представь себе, такая девочка… и вдруг какой-нибудь Наполеон говорит: «истребить весь город». Всегда так было на свете». [4]Этот эпизод отчетливо обнажает социальные истоки трагической проблематики «Преступления и наказания».
Подобно своему герою, Достоевский исходил в оценке борьбы современных ему революционеров из отвлеченного тезиса: «так было — так будет». Достоевский многократно с болью и горечью писал о том, что Великая французская революция XVIII века вместо освобождения человечества привела к обновлению социального угнетения и политического деспотизма. Но этот трагический для судьбы широких народных масс опыт прошлых революций заставлял Достоевского с незаслуженным недоверием относиться к революционерам своего времени. Писателю казалось, что их борьба, как и борьба их предшественников, таит в себе внутреннюю червоточину и легко может закончиться тем же трагическим для народа результатом, каким были для него победы прежних «Наполеонов». Отсюда — стремление Достоевского противопоставить не только индивидуализму Раскольникова, но и революционным идеалам своего времени идеал нравственного совершенствования, морального очищения отдельной личности. Путь нравственного перерождения человека как единственный возможный путь его освобождения от властолюбивых, индивидуалистических порывов и страстей Достоевский и утверждает в «Преступлении и наказании», анализируя судьбу Раскольникова.
В своей полемике против тогдашних революционеров Достоевский был прав в одном: освободительное движение не развивается и не может развиваться изолированно, в пустом пространстве. Это относится и к русскому освободительному движению XIX века. В тогдашней исторической обстановке оно не было отделено стеной — и не могло быть гарантировано — от многообразного влияния мелкобуржуазной стихии со всеми характерными для нее идеями и иллюзиями. Скептицизм Достоевского по отношению к революционерам его эпохи не позволил ему (и в этом была огромная трагедия Достоевского!) оценить величие борьбы тогдашних революционеров. Но скептицизм этот сделал Достоевского особенно чутким к опасности, какую представляло для человечества внесение также и в революционное движение мелкобуржуазных, индивидуалистическо-анархических идей и настроений.
Картина пореформенной ломки русского общества, наблюдения над жизнью мещанско-разночинных слоев городского населения его эпохи раскрыли перед Достоевским опасность, скрытую в положении этих слоев, которые могли оказаться (и нередко действительно оказывались в его время) жертвой соблазнов нового, капиталистического развития, легко впитывали в свою душу яд индивидуализма и анархизма. Кризис традиционной морали, сознание относительно старых общественных и нравственных норм рождало у части тогдашней молодежи вместе с протестом и волей к борьбе буржуазно-анархические настроения и идеалы, подобные настроениям Раскольникова, и это чутко улавливалось Достоевским.
